Джон Стейнбек - Гроздья гнева

Мужчины показались из-за кустов. Глаза у них были сонные, лица красные и опухшие от неурочного сна.

Отец спросил:

– Ну, что случилось?

– Надо ехать, – сказал Том. – Приходил полисмен, гонит дальше. Чего же задерживаться? Выедем пораньше, может, и одолеем эту пустыню сразу. У нас еще почти триста миль впереди.

Отец сказал:

– Я думал, отдохнем здесь как следует.

– Нельзя, па. Надо двигаться дальше, – сказал Том. – Ной с нами не поедет. Он ушел вниз по реке.

– Не поедет? Что он, дурак, выдумал? – И отец осекся. – Мой грех, – уныло проговорил он. – Ной – это на моей совести грех.

– Да брось ты.

– Довольно об этом, – сказал отец. – Мой грех.

– Надо собираться, – сказал Том.

Уилсон, подходя, услышал последние слова Тома.

– Мы не можем ехать, – сказал он. – Сэйри у меня совсем сдала. Ей надо отдохнуть. Она из этой пустыни живой не выберется.

Его выслушали молча; первым заговорил Том:

– Полисмен грозится всех запрятать в тюрьму, если мы останемся здесь до завтра.

Уилсон покачал головой. Глаза у него были точно стеклянные, сквозь смуглую кожу проступала бледность.

– Что ж поделаешь! Сэйри не может ехать. В тюрьму так в тюрьму. Сэйри надо отдохнуть, набраться сил.

Отец сказал:

– Может, нам подождать вас?

– Нет, – ответил Уилсон. – Вы и так много для нас сделали. А оставаться вам нельзя. Поезжайте дальше, там получите работу. Мы не хотим вас задерживать.

Отец взволнованно проговорил:

– Да у вас ничего нет!

Уилсон улыбнулся:

– Когда мы с вами повстречались, у нас тоже ничего не было. Это вас не касается. И не спорьте со мной, ведь я и разозлиться могу. Собирайтесь и уезжайте, не то я разозлюсь.

Мать поманила отца под брезентовый навес и тихо сказала ему что-то.

Уилсон повернулся к Кэйси.

– Сэйри просит тебя зайти к ней.

– Хорошо, – сказал проповедник. Он подошел к маленькой серой палатке Уилсонов, откинул полы и ступил внутрь. В палатке было темно и душно. В углу он увидел матрац, остальные вещи, сброшенные утром с грузовика, валялись как попало. Сэйри лежала на матраце с широко открытыми, блестящими глазами. Кэйси остановился и опустил голову, глядя на нее. Мускулы на его жилистой шее напряглись. Он снял шляпу и стоял, держа ее в руках.

Сэйри спросила:

– Муж сказал, что мы не поедем?

– Да, сказал.

Снова послышался ее низкий, звучный голос:

– А я настаивала, чтобы ехать дальше. Мне из этой пустыни живой не выбраться, зато у него она была бы уже за плечами. А он не хочет. Он не знает. Думает, я поправлюсь. Он не знает.

– Он говорит: не поедем.

– Да, – сказала она. – Он упрямый. Я тебя позвала, чтобы ты прочел молитву.

– Я больше не проповедник, – тихо проговорил Кэйси. – Мои молитвы не помогут.

Она провела языком по пересохшим губам.

– Я была в палатке, когда умирал старик. Тогда ты прочел молитву.

– Это была не молитва.

– Молитва, – сказала она.

– Проповедники таких не читают.

– Молитва была хорошая. Прочти такую и для меня.

– Я не знаю, что говорить.

Она закрыла глаза и через минуту снова посмотрела на него.

– Тогда помолись про себя. Вслух не надо. Помолись без слов.

– У меня нет бога, – сказал он.

– У тебя есть бог. Ты не знаешь, какой он, но это неважно. – Проповедник склонил голову. Она боязливо следила за ним. И когда он поднял голову, напряжение исчезло у нее из глаз. – Вот и хорошо, – сказала она. – Мне это и нужно было. Почувствовать, что есть кто-то рядом… почувствовать молитву.

Он мотнул головой, точно прогоняя от себя сонливость.

– Не пойму я.

А она сказала:

– Но ты… ты знаешь?

– Знаю, – сказал он, – знаю, а не пойму. Может, пройдет несколько дней – ты отдохнешь, и тогда вы поедете дальше.

Она медленно покачала головой.

– Во мне уж ничего не осталось, кроме боли. Я это знаю, только ему говорить не хочу. Он будет горевать. А сделать все равно ничего нельзя. Может, ночью, когда он заснет… Проснется, все-таки легче.

– Хочешь, я не поеду, останусь с тобой?

– Нет, – ответила она. – Нет… Знаешь, в детские годы я хорошо пела. В наших местах все говорили, что я пою не хуже самой Дженни Линд. Бывало, придут послушать меня. Поёшь, а люди стоят рядом, и кажется, будто ты от них неотделима. Так мне становилось хорошо тогда. Не каждому дано это почувствовать. И полноту такую в сердце, и близость к людям. Я тогда все надеялась, что буду петь в театрах, да нет, не сбылось. И хорошо, что не сбылось. Когда я пела для них, никто между нами не вставал. Вот поэтому я и попросила тебя помолиться. Захотелось мне еще раз почувствовать такую близость. Песни, молитва – это одно и то же. Жаль, ты не слышал, как я пела.

Проповедник посмотрел на нее, заглянул ей в самые глаза.

– Прощай, – сказал он.

Она кивнула ему и плотно сжала губы. И проповедник вышел из темной палатки на слепящий солнечный свет.

Мужчины были заняты погрузкой. Дядя Джон стоял на платформе, а остальные подавали ему вещи. Он аккуратно рассовал их по местам, стараясь, чтобы получилось как можно ровнее. Мать выложила свинину на сковородку, а Том с Элом сходили к реке и отмыли оба бочонка. Они привязали их к подножкам грузовика, налили водой и прикрыли парусиной, чтобы не расплескать в дороге. Все было уложено, кроме брезентового навеса и матраца, на котором спала бабка.

Том сказал:

– С таким грузом наш рыдван обязательно перегреется. Нам без запаса воды нельзя выезжать.

Мать раздала всем вареную картошку, вынесла из-под навеса небольшой мешок сырой – все, что осталось, – и поставила его рядом со сковородкой, куда была выложена свинина. Все ели стоя, переминаясь с ноги на ногу и остужая на ладонях горячие картофелины.

Мать ушла в палатку Уилсонов, пробыла там минут десять и вернулась.

– Пора ехать, – тихо сказала она.

Мужчины зашли под брезентовый навес. Бабка спала с широко открытым ртом. Они осторожно подняли матрац и положили его на самый верх грузовика. Бабка подобрала свои костлявые ноги, но не проснулась.

Дядя Джон и отец перебросили брезент через верхнюю перекладину, так что получилось нечто вроде небольшого навеса, и привязали его к боковым планкам. Теперь все было готово. Отец достал кошелек из кармана и вынул из него две помятых бумажки. Он подошел к Уилсону и протянул ему деньги.

– Вот, примите от нас это и… – он показал на свинину и мешок с картошкой, – и это.

Уилсон потупился и дернул головой.

– И не подумаю, – сказал он. – У вас у самих мало.

– На дорогу нам хватит, – сказал отец. – Мы не все отдаем. А приедем на место, там будет работа.

– И не подумаю брать, – повторил Уилсон. – Лучше не уговаривайте – разозлюсь.

Мать взяла у отца обе бумажки. Она аккуратно перегнула их пополам, положила на землю, а сверху поставила сковороду со свининой.