Мартин Кукучин - Дом под горой

И Нико выбросил из ума странную встречу. Весело насвистывая, беспечно шагает он в город; дорога поднимается в гору, но словно какая-то таинственная сила несет Нико. Возле первых домов опять повстречался ему Пашко, возвращавшийся на Грабовик. То же дикое выражение лица, та же ненависть и злоба во взоре. И опять — ни словечка привета, хотя глянул он на Нико, прямо, дерзко.

«Да что это с ним? — недоумевает Нико. — Парень будто вызывает меня…»

Но, перестав думать о нем, Нико легким шагом продолжает путь к дому.

В воскресенье, едва отзвонили третий раз к большой мессе, Нико был уже у Претуров. Он и всегда-то одевался со вкусом, а сегодня нарядился просто изысканно. Солнце жарит, хотя нет еще и десяти часов утра — что ж, на дворе август, зной стоит тяжелый, густой. А наш молодой барин, несмотря на это, выбрал черный костюм, который Мандина, с великим ворчанием, вытащила вчера из комода. Одеться в черное при таком пекле — поистине подвиг. И вот, разгоряченный и потный, Нико явился в дом под Грабовиком, чтобы проводить в церковь избранницу своего сердца — первый раз в жизни! — и подать ей у входа святой воды.

Шьора Анзуля, скрытая за занавеской, смотрела, как сын уходит со двора. Смотрела не без волнения, а может, и тайной надежды: вдруг сын образумится, отступится в последнюю минуту? Нико уже скрылся из глаз, а она еще не отходила от окна: не вернется ли? Не вернулся. Анзуля глубоко вздохнула и, вытерев горячую слезинку, пошла на кухню.

«Итак, борьба началась! — подумала она с тяжелым сердцем. — Когда-то кончится и чем?»

Старую Еру лишние вопросы не терзают. Ей все дело представляется ясным, простым, без подвохов и поворотов, надежным и решенным. С несказанной гордостью смотрит она вслед дочери и Нико: шагают рядышком, поднимаясь по дороге к городу; видно, заняты нежным разговором. Как не гордиться Ере, когда осуществилась главная мечта ее жизни? Как ей не радоваться, что будущее дочери обеспечено, и она, старая, «глупая» Ера, одержала верх над умными и осторожными! Повергнут и мудрый Мате со всеми его поучениями. Ера восторжествовала над ним — над ним и надо всеми — в первый, но не в последний раз! Отныне пошла у нее новая жизнь, исполненная радостей и материнских утех.

Барица забралась на чердак, смотрит в слуховое оконце, что же это происходит? Глазам своим не верит — как все это неожиданно, вдруг! Нет, видно, близок конец света, вон уже чудеса начались, дела невиданные, неслыханные…

Иван, отстояв малую мессу, вернулся домой, переоделся в будничное, сел на мула и, в сильном негодовании и возмущении, погнал скотину на пастбище. Там ему лучше, чем дома, где с его мнением не желают считаться. Словно он батрак, а не молодой хозяин.

Мате в одиночестве сидит за столом, и странные мысли теснятся у него в голове. Трудно в них разобраться, найти выход. Морщины на лбу выдают, что и Мате терзается, бьется над неотвязным вопросом: как же это случилось — и почему именно с ним?

Колокола отбивали «дозвон», когда наша парочка появилась на площади, которая, как всегда перед большой мессой, полна народу. Люди стоят группками, расхаживают туда-сюда… Вот ступил на площадь дон Роко в блестящей четырехугольной шапочке, в черных чулках, панталонах до колен и лаковых туфлях — он еще не надел сутану, на нем только долгополый черный сюртук. Дон Роко раскланивается во все стороны с обычной своей мягкой улыбкой; так же ответил он и на приветствие Нико. Коснулся парочки мимолетным взглядом, брови чуть-чуть сдвинулись у него, но улыбка не исчезает — как бы в знак того, что ничто на свете не может нарушить его спокойствия, омрачить его настроение перед службой.

Зато люди стихли: одни от изумления, другие от ужаса. Глаза всех обратились на юную пару, и самые разнообразные чувства отразились в них: удивление, недоумение, кое у кого — сожаление, но больше всего — возмущение. Много бурь перенес Нико в своей недолгой еще, но довольно пестрой жизни; не раз люди и сторонились его, и открыто осуждали. Так что он успел обстреляться, закалить нервы. И сейчас он с непринужденным видом стоит рядом с Катицей, на взгляды людей отвечает спокойным, равнодушным взглядом. Словно все это совсем его не касается. Катица же ничего не замечает. Одно знает она определенно: рядом с ней — Нико Дубчич, первый кавалер на острове, самый богатый человек; ее Нико, которого уже никто у нее не отнимет, по которому вздыхало столько девушек — и безнадежно. А он выбрал ее, вознес высоко над всеми…

Ее скромные товарки стоят в сторонке, полные недоумения. Не успели еще ни порадоваться за подружку, ни позавидовать ей.

В волнах шелка выплыла на площадь шьора Андриана, нарядная, блестящая, яркая, увешанная золотом и драгоценностями: с ней — ее свита, пять-шесть барышень; три-четыре женщины из простонародья льстиво увиваются вокруг нее.

— Видали, милая шьора, что творится-то?

— Что поделаешь, милая? — повела плечом шьора Андриана. — Кто что ищет, то и находит…

Явился прешид, председатель церковного совета, шьор Зоркович; он в праздничном костюме, котелок довольно неизящно сидит на его макушке, в руке — трость, на сей раз не окованная серебром, а простая, черная, как и подобает человеку, тесно связанному с церковными кругами. Такой человек может и награды удостоиться, если слух о нем как-нибудь долетит до самого Ватикана… Однако сегодня шьор Зоркович — совсем не та оцепеневшая официальная фигура, какой он явился нам во время крестного хода, нет; сегодня это обыкновенный человек, как ты или я, может, даже и чуть поменьше… Он сопровождает в церковь свою супругу, шьору Бонину, а та ведет в храм божий девчушку лет восьми и мальчика еще немного помладше. О, супруга шьора Зорковича полновластно правит домом и хозяйством, по собственной неограниченной воле. И при ней шьор Илия — весьма невелик, услужлив и почтителен, улыбчив и разговорчив.

— А, наш Нико! — весело вскричал шьор Илия, человек простого сердца, не искушенный в притворстве: что на уме, то и на языке. — Ах, хитрец! Надоело поститься-то… Ну, ну, — шьор Илия покивал головой. — Был бы жив покойный Лука, то-то порадовался бы: какая пара!

На лице шьоры Андрианы заиграла ироническая усмешка.

— Вы что скажете, шьора Андриана? — прямо к ней обратился Зоркович, в радости своей поняв эту усмешку по-своему.

— Правду сказать, не очень он унизился, — ответила шьора: видно было, что она только и подстерегала случай публично высказать свое мнение.

— Что вы изволите иметь в виду? — резкий тон шьоры и блеск ее глаз несколько встревожили простака, понимающего только то, что говорится прямо.

— А вот что я имею в виду, дорогой шьор Илия, — негромко, но взволнованно заговорила шьора Андриана. — Ваш Нико постоянно терся в подобных кругах, так что успела осыпаться с него и та скудная позолота, которая кое-где к нему пристала. И теперь, когда он опустился в грязь, — глядите, как горд! Думает — чище всех…