Мартин Кукучин - Дом под горой

— Нет, нет, шьора Андриана, простите! — возразил искренне огорченный Зоркович, жалея уже, что сам, так сказать, спровоцировал эту даму — он, который никогда никого не сердил, никогда не давал повода к неприятностям! И вдруг так страшно оскорбили Нико Дубчича, которого он любил, как сына… — Да, он выбрал девушку — пускай не родовитую, зато безупречную и красавицу к тому же! Спору нет, она будет хорошей женой. Женщины из дома Претуров всегда были добрыми работницами!

— С чем я его и поздравляю, шьор Илия. От всего сердца! Если ему не мешает ее происхождение, то нам-то уж тем более. Они прекрасно подошли друг к другу — он ведь всего лишь вернулся туда, откуда вышел. Так-то оно и лучше…

Шьор Илия словно на иголках. Он уже рад как-нибудь закончить тягостный разговор, безмолвной слушательницей которого стоит его жена. Бонина не любила ссориться с прославленной шьорой Андрианой. И муж заметил, что щеки супруги начинают покрываться краской… Чтоб загладить резкость слов шьоры Андрианы, он обратился к барышням:

— А вам, дети, как — не жалко? Ах, не знаю, не могу понять, что же это вы не приручили Нико… Как хотите, а мне это не нравится. Надо было поласковей с ним…

Барышни захихикали, рассмеялся и шьор Илия — так, что запрыгал котелок на его макушке. Он торжествует — вот ведь как ловко закончил неприятный разговор! Теперь только еще низкий поклон, и сцена получит завершение согласно всем правилам учтивости.

— Куда им, бедняжкам! — произнесла шьора Андриана, отводя злобный взгляд. — Куда им очаровывать наших аристократов! Ни одну из них ведь не посылали в монастырский пансион… готовя для него!

Шьора Бонина побледнела. Нет, этот злобный намек она уже не может проглотить! Тем более что он исходит из уст той, кого шьора Бонина презирает с тех самых пор, как с ней познакомилась! Какое у ней прошлое, у этой Андрианы? Муж торговал чем попало, занимался ростовщичеством. Купил дом, земли, оставил и наличными. Вдова его до сир пор ловко ведет дела, лихоимством умножает капитал. И в ее лавке покупателей обсчитывают, обвешивают, как только могут…

— Пожалуйста, благородная мадам, не так резво! — вскричала теперь уже шьора Бонина с молнией в глазах; шьор Илия знает — это предвещает такую грозу, что спаси господи! — Просто не понимаю, как вы осмеливаетесь касаться некоторых вещей… Нет, Илия, напрасно дергаешь меня за рукав, в кои-то веки надо же и правду высказать! — Бедный Зоркович отступил, оставив в покое рукав своей воинственной супруги. — Дом Анзули, — зарубите себе на носу! — ее дом не грязь! В нем все чисто, во всех отношениях! В нем столько чистоты, что он искупит грязь всех ростовщиков, сколько их наслал бог в наказание на наш несчастный остров. А засим — мое почтение!

И с поднятой головой, горделивой поступью отошла шьора Бонина от шьоры Андрианы, ошеломленной таким внезапным нападением — чуть в обморок не упала.

— Что скажешь, Илия?

— Ах, кто бы подумал, что сегодня, собираясь в божий храм, ты впадешь в такой грех…

— А славно я ее отбрила?

— О моя Бонина, ты бреешь, как бритва… — Бедняга Илия вытирает крупные капли пота на лице. — Просто страх, чего только не случается… Orrori! [33] Ужас! (итал.)

Однако, несмотря на все недовольство супругой, шьор Илия ловко скользнул мимо нее вперед, чтобы, обмакнув персты в чаше со святой водой, подать ее жене, как и надлежит нежному супругу. Затем он пропустил ее вперед, сам на цыпочках проследовал за ней к фамильной скамье, на которой, быть может, сотню лет назад кто-то вырезал ножом: «Zorković».

— Пусть бога благодарит, что это перед храмом было, — шепнула мужу Бонина, опускаясь на колени. — Я бы ей за монастырский пансион глаза выцарапала…

— Ах, душа моя, прости тебе боже — что за мысли перед святым алтарем! Исповедайся…

— И выцарапала бы, хотя бы мне за это умереть пришлось!

К счастью, Бонина уже перекрестилась и начала молиться по маленькому молитвеннику.

В своем ужасном смятении шьор Илия совсем забыл о Нико и его невесте. То же самое произошло и с шьорой Андрианой: она сначала побледнела, потом кровь бросилась ей в лицо. Через силу добралась она до своей скамьи в церкви и с облегчением, шурша шелками, опустилась на колени. Но, читая молитвы по белому сборнику, она то и дело возвращалась мыслью к тому, что пришлось ей нынче проглотить от этой голодной гордячки, и тогда мороз пробегал у нее по спине и холодели ноги.

— Я от этого слягу, Доринка, вот увидишь! — простонала она, обращаясь к одной из своих девиц. — Увидишь, заболею! Желчь у меня разлилась, бросится на сердце, и тогда — addio! [34] прощай! (итал.)

— Вам бы капельку горячего лимонаду, — озабоченно отозвалась Доринка из-под черных кружев покрывала. — Или настоя ромашки.

— В церкви-то, во время мессы — дурочка…

Но другие, в особенности девицы, внимательно следят за нашей парочкой: как Нико подал Катице святой воды, как повел ее в церковь, чуть ли не к самому алтарю — он так растерялся, что хотел усадить ее на свою скамью, — хорошо еще, Катица опомнилась и во внезапном порыве смирения опустилась на колени перед кафедрой. Сегодня каменный пол не кажется ей твердым!

Нико, словно во сне, стоит за своей скамьей, не понимая, что творится вокруг. Он очнулся, только когда дон Роко затянул, по обыкновению, в нос: «Ite, missa est!» [35] Ступайте — месса кончена! (лат.) Никогда еще месса не пролетала для Нико так быстро.

Они вышли из церкви; все расступались перед ними, молча давая дорогу. Нико ничего не видит, не замечает, его не трогает всеобщее осуждение. Одну Катицу видят его глаза, и, весело болтая, ведет он ее домой, под Грабовик.

И все же критика была не такой резкой, какой могла бы быть. Шьора Андриана ни с кем больше и словом не перемолвилась. Поспешила домой — поскорей принять горячего лимонаду или настоя ромашки. Шьора Бонина шла домой победительницей. Как легко ей, как свободно на сердце! Вот уж не думала, что ждет ее сегодня такая радость! «Раздавила гадюке голову. Впредь не станет шипеть. То-то Анзуля удивится…» Одно ее огорчает, что нельзя ей сразу пойти к Дубчичам: дома ждут пятеро, надо их накормить, напоить, в порядок привести…

Но после обеда, едва шьор Илия завалился на кушетку, чтоб «углубиться в мысли», жена его, торопливо обиходив детишек, выбралась к подруге.

— Ах, Анзуля, знала бы ты, как я ее отделала, эту полову летучую! Было ей что пережевывать во время мессы! Может, и до сих пор не проглотила. Сказать тебе не могу, как я довольна!

— Я все знаю, — задумчиво улыбнулась Анзуля. — Мне Мандина рассказала.

— Ох эта Мандина! Вот сплетница… Все помои в дом тащит!

— Что поделаешь, такова прислуга. Так и липнет к скандалам. Представляю себе лицо этой Андрианы! — Усмешка тронула губы Анзули и тотчас скрылась. — И кто бы сказал, за кого ты будешь сегодня честить благородную мадам! Ах, Бонина моя, несчастная я мать… Где мои золотые мечты?