Мартин Кукучин - Дом под горой

Нико смотрит на Зандоме сочувственно: он угадывает горечь и муку, скрытые за этими шутливыми словами, угадывает боль и разочарование, которые приятель держит про себя. Нет, ничто не предотвратило бы открытого скандала в семье Зандоме, не обладай он уступчивым, миролюбивым характером и не придерживайся он умной тактики. А силы для того, чтобы вынести все это, он черпает в воспоминаниях о холостяцких проделках — впрочем, о новых грехопадениях тоже… Наш Зандоме весьма охотно поддается искушениям.

— Мою исповедь ты выслушал, теперь поговорим о тебе, — уже серьезным тоном продолжает Зандоме. — Я только хотел указать на то, что существуют известные различия, перегородки, которые нельзя преступать, если не хочешь быть наказанным. Сама жизнь воздвигла их, создала постепенно, незаметно, но теперь они стоят, никто не знает — для чего… Но они мстят всем, кто вздумает их игнорировать, не уважать их или даже разрушить. За этой перегородкой — совсем другой воздух, другие обычаи и понятия, другие взгляды — чуть ли не другая вера и религия… Что общего между нами и тежаками? Мы живем с ними рядом, общаемся ежедневно — и все же сколько для нас темного, загадочного в их быте, в их жизни! Все это для нас непостижимо, и стоим мы перед ними, недоумевая и удивляясь… Видишь ли, братец, залететь время от времени гостем в эти сферы — интересно, забавно, даже привлекательно, это я признаю; в такой перемене обстановки много пикантности. Я и сам с удовольствием пускаюсь в такие прогулки… Но остаться там навсегда, связать себя безвозвратно, пустить корни в такой почве — нет, на это я не пойду, для этого у меня не хватит ни отваги, ни предприимчивости!

— Это общепринятый взгляд, Зандоме, общие правила, от них разит отсталостью. Однако бывают и исключения.

— На исключения я не очень-то рассчитывал бы. Раз исключение — значит, редкость. Где гарантия, что именно я — такое редкое исключение?

— Но можно ведь рассуждать и иначе, — уже непринужденно заговорил Нико, тоном глубокой уверенности. — Я вышел из народа, принадлежу ему душой и телом. Мой отец еще землю обрабатывал. Что из того, что я воспитан в иной атмосфере, пропахшей духом венецианского дворянства, которое уже утратило всякое значение? Кровь-то во мне — тежацкая… К тому же я первый землевладелец в городе, богач — следовательно, обязан помогать народу, поднимать его нравственно и материально. Я должен завоевать его безусловное доверие, а как известно, народ больше всего доверяет своим… Таким образом, одна из дочерей народа и будет тем мостиком, который приведет меня к сердцу тежака…

— Сколько слов, чтобы объяснить простую истину! — усмехнулся Зандоме.

— Какую же?

— «Катица мне нравится, и потому я на ней женюсь!»

— К этому-то я и подводил.

— Знаю, потому что дело-то обстоит так: ты ее любишь и без гарнира, с которым ты ее подаешь. Но скажу я тебе еще одну истину, такую, что рождена опытом: ты легче достигнешь своей цели, то есть спасения народа, если сохранишь свое положение, не спустишься с него. Взгляни на свою мать! Вот ведь и помещица, и дворянка, и гордая, ни в чем себя не уронит, а народ и доверие к ней питает, и любит ее. Так же, без сомнения, полюбит он и сына ее, даже если Катица Претурова не станет его женой. Народ прежде всего ищет добрую волю, которая есть у тебя — и которой не хватает мне. Но об этом потом. А пока что я рад — высказал, кажется, все, что лежало на сердце. Прямо в глаза. Другие будут не так откровенны — заранее предупреждаю.

— Стало быть, уже пошли разговоры?

— А как же! Твоей персоной интересуется весь свет, особенно женский. Завидую тебе, братец! Сколько их нынче вздыхало по твоей милости! Впрочем, идут разговоры или нет, это — насколько я тебя знаю — не изменит твоего решения.

— Ни в малейшей степени.

Однако, вопреки этому заявлению, Нико облило жаром. Не приученный сносить сопротивление себе, он хотел бы сломить его, но где оно, это сопротивление? Везде и нигде…

— Спасибо, Зандоме! Ты хороший друг.

— Это тебе известно и без уверений. Я бы даже сейчас обещал быть твоим шафером — знаю, тебе трудно будет найти кого-нибудь на эту роль. Но не обещаю. Во-первых, потому, что до свадьбы еще целый год, а во-вторых, я не знаю, как-то примет это мое домашнее начальство. Так что пускай пока и этот вопрос повисит в воздухе…

Они расстались бо́льшими друзьями, чем были, и веселее, чем думали. Вернувшись в читальный зал, Нико теперь сразу подметил неискренность, и притворство, и злорадство. Зандоме открыл ему глаза.

«Значит, разговоры идут… Ну и пускай себе говорят, подлецы!» Но, несмотря на безразличие, которое он на себя напустил, все это так жжет его, что он не выдержал, ушел из Читаоницы. «Пускай говорят, а у меня свой путь, своя цель! То, чего пугается Зандоме Гулянович, отважится сделать Нико Дубчич. А то — где же моя смелость и мужество, а главное, вера в добро? Добро везде воздвигает свои алтари, и последняя хижина имеет на него такое же право, как и дворец. В мире нравственности, слава богу, нет места привилегиям!»

«Нет, я обязан тебя освободить! — думает тем временем Зандоме, покусывая свои рыжеватые усики. — Освобожу тебя и от чар этой прекрасной ведьмы… Но как? Как? Вот в чем загвоздка, Зандоме, и дьявольская загвоздка…» И бродит Зандоме повесив голову, а игроки все бухают кулаками по столу.

На дворе уже стемнело. Ничего не видит Нико, лишь неясные очертания белых домов. В висках его стучит разгоряченная кровь. Вечерняя прохлада приятна ему: остужает кровь, успокаивает бурю. Когда она совсем улеглась, первым чувством Нико было, что он уже теперь одинок, будто подвергнут остракизму. Пусто вокруг. Сын шьоры Анзули и капитана Луки оставлен всеми!

«Ну и что ж! Зато у меня есть Катица!»

И вот нет уже ни пустоты, ни одиночества — Нико гордо поднял голову, он презирает тех, кто от него отвернулся. Что ему до них? Он видит впереди мир, залитый волшебным светом, купающийся в упоительных благоуханиях… Так испугает ли его одиночество?

Сам не зная как, очутился он на окраине города. В том месте, откуда дорога ведет к Грабовику. Белый дом Претура на темном склоне горы, где дремлют падубы, так и притягивает его. Там живет его золото, его сокровище… Словно во сне, миновал Нико группку парней, рассевшихся на низенькой ограде под фонарем: сегодня, вероятно, по случаю безлунной ночи, фонарь не зажжен. При появлении молодого помещика в этом глухом переулке парни замолчали. Пригнулись, притаились, подталкивая друг друга локтями. Когда стройная фигура Нико скрылась за углом, перешепнулись:

— К Претурше пошел…

— Повезло ей! Шьорой станет, будет нас хлебом оделять… Только, известное дело, урежет вполовину!