Мартин Кукучин - Дом под горой

Когда смех поутих, слово взял капеллан.

— Напротив, друзья, мы должны всячески содействовать соединению с Бановиной [40] Бановиной в прошлом веке называли Хорватию со Словенией. Во главе Бановины стоял бан. . Тамошние политики развращены — их развратила политика. Нужны бескорыстные люди, которые служили бы не собственному честолюбию, а благу нации…

— А где они, такие люди?

— Постойте! — вскричал шьор Бальдо; он тоже, разумеется, за соединение, хотя многое не нравится ему в партии Права; молодежь подозревает даже, что шьор Бальдо — тайный приверженец партии «Обзора» [41] «Обзор» — независимая партия Хорватии, чьим печатным органом была газета «Обзор»; выступала за равноправие хорватов и сербов. . — Пока эти два петуха дерутся, третий все зерно склюет!

— Вы имеете в виду Хедервари [42] Хедервари — бан Хорватии в 1883—1903 гг.; проводил провенгерскую политику. Все хорватские партии выступали против него. , — кивнул шьор Илия. — Всегда мне были не по душе ваши «праваши». Они и теперь льют воду на мельницу Хедервари, чем ослабляют и себя и оппозицию… А епископ все молчит…

— Епископ молчит, но тратит сотни и тысячи! — крикнул шьор Бальдо.

Молодежь смолкла, как всегда при упоминании о епископе Штросмайере [43] Штросмайер Иосип (1815—1905) — хорватский политический деятель, епископ, в 60—70-х годах — один из лидеров хорватской буржуазии. Выступал с австро-славянской программой федерализации Габсбургской империи, объединения и широкой автономии хорватских земель. . Однако молчание это не смутили шьора Бальдо. Он начал описывать славные дела епископа: возведение великолепного собора в Дьякове, создание картинной галереи, упомянул даже о его владениях и лесах. Хвалил его лошадей, перечислял его упряжки, рассказывал о широком гостеприимстве…

Но у молодых есть свои козыри: великая бедность Старчевича, его пуританский образ жизни, продавленное канапе и дешевые сигары…

Одним словом, произошло то, что происходит обычно; политический спор скатился в бесплодную, тоскливую пустыню личного культа и обожествления — или пренебрежения. Одни воздвигают кому-то алтари, другие эти алтари низвергают.

Увидев бесплодность дискуссии, несколько человек отошли от споривших, принялись за газеты, чтоб насытить душу сиюминутной политикой — то есть полемиками тоже исключительно личностного и подобострастного характера. И не приходит им в голову пожалеть о драгоценном времени, которое они столь немилосердно убивают за подобным чтением, а еще более — пожалеть тех, кто вынужден писать такие вещи ради куска хлеба.

Разумнее всех поступили те, кто, явившись сюда после обеда, сняли сюртуки и засели за карты. Для этих не существует ни политики, ни полемики. Заспорят порой, покричат в конце игры, обругают друг друга недотепами и болванами и снова тасуют карты. Говорят — в карточной игре, как в хорошем супружестве, гнев недолог. Настоящие картежники мигом сворачивают на дорожку согласия.

Нико подошел к игрокам, стал довольно внимательно следить за игрой, желая развеять неприятное чувство, возбужденное в нем политическими спорами. Вдруг он почувствовал на своем плече чью-то теплую руку.

Стоит за его спиной приятель Зандоме, смотрит прямо ему в глаза своими серыми глазами, в которых вечно играет улыбка, порой плутовская.

— Тебя можно поздравить? — тихо спрашивает Зандоме.

— С чем? — Нико даже зажмурился, чтоб не видеть этого проницательного, насмешливого взгляда.

— Ну, ну, не притворяйся! Будто мы не знаем друг друга, такие старые друзья… С последним твоим триумфом!

— Поздравить можешь, — серьезно, но несколько холодно ответил Нико и двинулся в коридор — там никого нет, и можно поговорить без свидетелей.

Зандоме, взяв его под руку, пошел с ним.

— Только триумф этот, как ты выразился, не вздумай сравнивать с теми, в которых мы с тобой товарищами были, — тем же серьезно-холодноватым тоном добавил Нико. — Часто, сказать по чести, я их стыжусь… Было бы куда лучше, если б не было тех триумфов!

— А я не жалею, — возразил Зандоме. — Жизнь, как правило, предлагает нам одни тернии: отчего же не сорвать и цветок, когда подворачивается случай? А то слишком уж однообразно: все корректность да строгость… И вообще, не верю я тебе, нет! Шельма ты! — Он погрозил Нико пальцем с прежней усмешкой. — Впрочем, ты абсолютно прав: предыдущие триумфы с теперешним не сравнить. Претурша — да это, брат, жемчужина, звезда, бриллиант, одним словом, сокровище!

Особый блеск заиграл в глазах Зандоме, ноздри его затрепетали.

— Ошибаешься, сокол мой. Обижаешь девушку, да и меня тоже. Дело серьезное.

Блеск в глазах Зандоме погас. Он посмотрел на друга искоса, с недоумением.

— Именно так, дружище. Через год ты иначе взглянешь на все это. Тогда Претурша станет женой Николы Дубчича.

Покачал головой Зандоме, задумчивость опустилась на его лицо. Но он тотчас встрепенулся и глянул на Нико дружеским оком.

— Позволишь дать тебе совет?

Нико поклонился.

— Так вот. Если ты надумал жениться, незачем было ходить под Грабовик. Далеконько это, приятель, и дорожка неважная… Красавиц кучу найдешь и среди наших, только глаза раскрой. Катица тебе не пара. Ты меня понимаешь — и не обижайся.

Брови Нико сдвинулись, но искренность друга и память о совместных шалостях, удачных или смешных, обезоруживают его гнев и гордость. Зандоме видит, что творится в душе Нико, и отлично знает, до каких пределов может он отважиться.

— У меня ведь что на уме, то и на языке, — говорит он. — По крайней мере, с тобой. В моих чувствах не сомневайся. И я не нравоучитель — это сфера дона Роко, я туда не суюсь. Сам знаешь, я лишен предубеждений относительно известных дел… Но, несмотря на это, сознаюсь: у меня не хватило бы духу жениться на такой вот Катице. Ведь даже между равными по происхождению супругами брак порой получается… неравным. Муж не знает образа мыслей жены, жена не понимает мужа. Примеров хоть отбавляй, стоит хорошенько оглядеться… — Снова вспыхнул насмешливый огонек в глазах Зандоме. — Примеры, говорю, найдешь очень даже близко… Но в таком случае есть у тебя хотя бы вот какое утешение: наделила тебя судьба этакой гривной, так уж ты, друг, держи ее и умножай… Может, это тебе кара за грехи, старые и новые… — Тут уж и Нико улыбнулся легкому характеру приятеля, который даже неприятности принимает весело. — Философски нести свой крест легче, если небо дало тебе неоценимый дар: постепенно, незаметно для себя, привыкать к вечной воркотне, к зудению — так мельник привыкает к грохоту своей мельницы. Притом же такая ведьма, хоть и ведьма, все же соблюдает известные правила и формы. Открытого скандала она, например, боится, как черт ладана. Это все-таки большая выгода. По крайней мере, люди не знают, в каком ты купаешься блаженстве…