Хуан Валера - Испанские повести рассказы

«В меня метит, — подумал Аркета. — Это я так поднимаюсь к звездам».

И он побагровел, как рак.

— Аркета, вы знаете, клевета уже точит на вас зубы! — язвительно воскликнул в эту минуту глава парламентского меньшинства, направляясь к новому министру народного хозяйства.

— Неужели? Что же говорят клеветники?

— Что вы не присягу принесете, а дадите честное слово. Какая нелепость, не правда ли? Подумать только, как на вас клевещут!..

На полпути между Хихоном и Авилесом — двумя цветущими городами Астурии — дилижанс Бискайской компании выехал из рощи Бос и остановился в узкой живописной долине, осененной густой листвой каштанов, дубов и ореховых деревьев. Темно-зеленый бархатный ковер сочного луга спускался здесь, к быстрому и шумному ручью, притоку Авоньо.

Август выдался в этом году знойный даже для Астурии, но в долине жар раскаленного воздуха умерялся легким бризом, проникавшим с моря сквозь беспокойно-шумливые ветви густого дубняка Бос.

Путешественники среднего купе дремали, свесив головы на грудь. Когда ветхий дилижанс, словно похороненный под толстым слоем пыли, внезапно остановился, они даже не проснулись. Из переднего купе вышел, тяжело ступая занемевшими ногами, худой нескладный человек с лицом оливкового цвета и жидкой бородкой, казавшейся седой от дорожной пыли. Он был одет в светлую летнюю тройку из дорогой материи, но костюм от парижского портного не красил беднягу индианца, богача с неизлечимо больной печенью.

Пепе Франсиска, он же дон Хосе Гомес-и-Суарес — глава солидной коммерческой фирмы, после тридцатилетнего отсутствия возвращался в родное селение Прендес.

Все эти тридцать лет он надрывался в погоне за богатством, а оно теперь не могло удовлетворить ни одного его желания: ни вылечить ему печень, ни воскресить Пепу Франсиску де Франсискин — его мать.

Кряхтя от натуги, младший кучер достал из брезентового багажника несколько отменных дорогих сундуков и старенький чиненый чемодан, — Пепе Франсиска хранил его как реликвию. С этим чемоданом отправился он некогда в Мексику, захватив в придачу немного белья, добрые советы да надежду…

Кучера получили щедрые чаевые, дребезжащий экипаж снова пустился в путь по знаку индианца и скоро исчез в облаках пыли.

Окруженный баулами Пепе долго стоял один посреди дороги. То было его заветной мечтой; побыть наедине с природой в этой долине, о которой он столько грезил. Еще в Мексике он узнал, что через луг Сукеру, где восьмилетним мальчиком он пас коров своего отца Франсискина де Пола, проходит теперь шоссе. Он оглянулся вправо, влево: те же холмы, поляны, кручи — ничто не изменилось. Не хватало лишь нескольких деревьев… да его матери. Прямо перед ним, по ту сторону косогора, находился бедный хутор, с незапамятных времен арендовавшийся семейством де Пола. Теперь там жила сестра Пепе — Рита, подруга его детских игр на лугу Сукеру. Она была замужем за Рамоном Льянтеро, индианцем-неудачником, одним из тех, что, уехав, вскоре возвращаются без гроша в кармане — и не крестьяне и не господа. Потом эти горемыки опять становятся рабами земли, и тяжкий труд в поте лица накладывает на них свой неизгладимый отпечаток.

У супругов Льянтеро было пятеро детей. Богатый родственник уже знал из писем, что жадность главы семьи передалась и Рите, заменив в ее душе былую, сестринскую нежность. Для племянников Пепе был чужим, они лишь зарились на его баснословное богатство. Но как бы там ни было, любят его родственники или нет, — он хотел умереть среди них, на материнской постели. Умереть? Как знать, быть может воздух родного края вернет ему здоровье, хотя ни целебные воды Виши, ни знаменитые врачи Нью-Йорка, Парижа и Берлина не смогли ему помочь и все его золото оказалось бессильным перед болезнью. Избитые слова «воздух родного края» были для Пепе символом множества самых различных вещей: ими он обозначал все смутные влечения своей исстрадавшейся души: скудного словаря бывшего крестьянина не хватало для выражения богатства обуревавших его чувств. «Воздух родного края!» В этой фразе воплощалось горячее стремление всей его жизни — жажда любви и покоя среди зеленых лугов, где он родился и откуда его, совсем еще ребенком, прогнали грубым пинком деревенская жадность и угроза голода.

Пепе рос болезненным, мечтательным мальчуганом, смышленым, но хилым. Жизнь поставила его перед выбором: либо стать деревенским священником с неизменной ольей на обед, либо эмигрировать. Не чувствуя призвания к духовной карьере, он предпочел опасное путешествие, но сердце его осталось среди зеленых полей Прендеса, близ Пепы Франсиски.

После суровой борьбы удача наконец улыбнулась ему. Он ей не радовался: богатство, которого он добивался; следуя настояниям родных и вековечному инстинкту крестьянина-собственника, не могло заглушить в его сердце глубокого чувства печали. Из Прендеса писали: «Не возвращайся! Еще не время! Больше, больше золота! Приезжай не раньше, чем скопишь все, что возможно!» И он не возвращался, хотя только о том и мечтал, как бы вернуться. Но вот случилось непоправимое: не стало его матери. А когда ушло и здоровье, накопленное золото приобрело в его глазах оттенок разлившейся желчи.

Для людей здоровых, которым жизнь представляется бесконечной и неизменной, богатство — это символ счастья. Но Пепе с беспощадным прозрением умирающего сознавал всю его ненужность.

В наивных мечтах больного индианца о радостной, полной здоровья жизни неизменно присутствовал некий желтый предмет… Мозг его плохо справлялся с отвлеченными идеями, нуждаясь в образах зримых, осязаемых; и все помыслы его души, тоскующей по родному краю, слились в одном желании, очень скромном, но вряд ли осуществимом… Желтый предмет, столь желанный, что он грезил о нем повсюду — в Пуэбле, в Париже, в Виши; грезил, слушая Патти в лондонском Ковент-Гарден; грезил, прогуливаясь по Бродвею в Нью-Йорке, — этот предмет, которого он так жаждал, был… кусок горячего пирога из кукурузной муки — «бор о нья», что в детстве крошила ему в молоко покойная мать, осыпая сына поцелуями.

«Поесть бороньи! Поесть бороньи в Прендесе, сидя на кухне у родного очага!» О, какое счастье заключалось для него в куске кукурузного хлеба! «Поесть бороньи» — означало вернуть здоровье и радость жизни, почувствовать прилив сил в измученном теле, вновь обрести здоровую печень и желудок и, сидя в лесу на любимом холме, вдыхать соленый запах бриза.

«Что ж, посмотрим», — сказал себе наконец Пепе.