Хуан Валера - Испанские повести рассказы

— Мыслить-то ее не больно хорошо удается, зато увидеть эту границу проще простого. Аристотель, например, когда отправляется на прогулку со своей школой перипатетиков, ежедневно ее созерцает и даже жалуется, что Вселенная кончается раньше, чем философский спор.

— Но как же у пространства может быть конец? Если допустить такой предел, то ведь он — небытие; а небытие, коль скоро оно не существует, не может стать пределом того, что существует и что, стало быть, может иметь предел.

Но здесь наступил предел терпению святого Иова, и он раздраженно оборвал философа:

— Полно огород-то городить! Нагните-ка лучше голову, а то стукнетесь об потолок. Вот он над вами, непостижимый предел пространства! Еще один шаг — и вы раскроите себе череп о то самое небытие, которое вы так яростно отрицаете.

И в самом деле: Пертинакс заметил, что дальше… ничего не было. Он хотел продолжать путь, но ударился головой так сильно, что на лбу у него вскочила шишка.

— Но это невозможно! — кричал бедняга, пока апостол Фома прикладывал к шишке монету (из тех, наверно, что понатаскали на тот свет язычники).

Ничего не поделаешь! Пришлось повернуть назад — Вселенная и в самом деле кончилась. И все же как прекрасен был небесный свод, сиявший миллионами миллионов звезд!

— Что это за ослепительный свет там наверху, выше всех созвездий? Это, верно, какая-нибудь туманность, еще неизвестная земным астрономам?

— Вот уж о бог тебе покажет туманность! — проворчал апостол Фома. — Это небесный Иерусалим, откуда мы начали наш полет. Вы еще спорили там с моим тезкой, помните? А сияние исходит от бриллиантовых стен, окружающих град господень.

— Значит, все те чудеса, о которых рассказывает Шатобриан и которые я считал фантазией, недостойной серьезного мыслителя…

— Так же несомненны, как дважды два четыре, — вмешался Диоген. — Давайте-ка, друзья, отдохнем малость вон на той звезде, что под нами. Клянусь моим фонарем, я устал до смерти.

— Но, сеньоры, — запротестовал Пертинакс, — не могу же я появиться туда в саване! Обитатели поднимут меня на смех за этот неприличный наряд…

При последних словах философа три его гида дружно расхохотались.

— Даже если вы возьмете мой фонарь, — воскликнул Диоген, — то и тогда не обнаружите ни единой живой души на этой звезде, как, впрочем, и на всех остальных.

— Разумеется, дружище, — добавил вполне серьезно святой Иов. — Глупостей-то не болтай! Жизнь есть только на Земле, а все остальные миры необитаемы.

— Вот уж в это я ни за что не поверю!

— Так летим же туда! — сказал апостол Фома, разгневанный донельзя упрямством философа.

Тут путешественники снова взмахнули крыльями и, перелетая с одной звезды на другую, в несколько минут осмотрели весь Млечный Путь. Побывали они и в самых отдаленных звездных системах. Всюду полная пустота, ни малейшего признака жизни. Ни одна душа не попалась им среди бесчисленного множества миров,

— Так вот оно, Мироздание, — воскликнул потрясенный Пертинакс. — Какая глушь! Покажите же мне Землю? я хочу поглядеть на этот обетованный мир избранников. Я уже предчувствую, что вся новейшая космография на поверку окажется вымыслом. Земля, наверное, неподвижна и находится в центре небесного свода, солнце и планеты вращаются вокруг нее, и она больше их всех…

— Ничего подобного, — возразил апостол Фома. — Астрономы не ошиблись: Земля вертится вокруг Солнца; и вы сейчас увидите, сколь малой кажется она отсюда. Нелегко и найти-то ее в этом сонме звезд. Святой Иов, поищи-ка ты, ты ведь прославился своим терпением.

— Сейчас, — сказал святой Иов, вздыхая и надевая очки. — Легче, кажется, сыскать иголку в стоге сена. Но я уже вижу ее. Вон она, вон! Смотрите, какая малюсенькая, прямо козявка!

Пертинакс поглядел на Землю и вздохнул: он вспомнил Монику и плод своей тайной, отнюдь не платонической, любви.

— Так нигде больше нет жизни, кроме как на этой горошине?

— Нигде.

— И вся остальная вселенная необитаема?

— Необитаема.

— Но для чего же тогда такая пропасть звезд?

— Как для чего? Это фонари, осветительная сеть Земли. Кроме того, они поют хвалу вседержителю и дают пищу для пустословия поэтам. Нельзя отрицать, что звезды и впрямь очень красивы!

— Но необитаемы?

— Необитаемы.

Замедлив полет, Пертинакс погрузился в грустное раздумье. Ему было не по себе. Стройное здание «Венца философии» грозило развалиться. Облик вселенной находился в таком вопиющем противоречии с требованиями разума, что бедный философ начинал верить в этот облик. Внезапное столкновение с действительностью оказалось тем ушатом холодной воды, в котором нуждался его мозг. «Все это так скверно устроено, что, пожалуй, похоже на правду!» — думал он.

Обернувшись к своим спутникам, бедняга робко спросил:

— И ад существует?

— Существует, — ответили те со вздохом сострадания.

— И муки его длятся вечно?

— Вечно.

— Но ведь это же вопиющая несправедливость!

— Скорее жестокая истина, — хором отозвались небожители.

Пертинакс отер саваном холодный пот со лба. Он начинал верить, что находится на том свете. Больше всего убеждала его в этом именно бессмыслица всего увиденного.

— Так, значит, космогония и теогония, которым меня, учили в детстве, истинны?

— Да, это альфа и омега всякой философии.

— Значит, все это не сон?

— Нет, не сон.

— Священника, священника! — рыдая крикнул философ и без чувств упал в объятия Диогена.

Придя в себя, Пертинакс увидел, что стоит, преклонив колени, в длинном белом одеянии, возле престола господня, у ног святой троицы. Бог-сын действительно восседал по правую руку отца, и это больше всего поразило философа. Святой дух парил наверху, между двумя головами, — и получалось, что бог-отец сидит слева. Некий ангел — в чине то ли господства, то ли престола — приблизился к доктору и провозгласил:

— Внимай же приговору небесного суда:

«Учитывая, что Пертинакс, философ, есть нищий духом, неспособный обидеть даже комара;

а также, что оный Пертинакс в течение многих лет содержал незаконного сына своей экономки Моники Гонсалес от тамбурмажора Роке Гарсия и тратился на его образование;

учитывая, что все философские бредни Пертинакса никому не принесли вреда, а лишь сократили его вполне бесполезное земное существование, —

считаем возможным даровать полное отпущение грехов, а следовательно, и вечное блаженство подсудимому Пертинаксу. Судебные издержки взыскать с прокурора дона Рамона Носедаля. Аминь!»

Выслушав приговор, Пертинакс снова лишился чувств.

Очнулся наш философ в своей постели. У изголовья стояли Моника и священник.

— Сеньор, — сказала старая ведьма, — вы просили священника, чтобы исповедаться…