Дежё Костолани - Избранное

Он безмятежно проследовал мимо шпалеры голубых гортензий к угловому столику. И не успел сесть, как четыре затянутых во фраки официанта обступили его со всех сторон, словно тайная полиция — какого-нибудь грабителя.

Корнел глянул на них с некоторым испугом и, пожалуй, не без укора: четверо — на одного! К тому же совсем беззащитного! Во всяком случае, ему показалось, что их многовато.

Официанты сдержанно и словно бы машинально исполняли свои обязанности. У каждого из них была особая роль. Первый отобрал у студента шляпу, второй помог сбросить с плеч тяжелый, видавший виды плащ, третий повесил плащ на «рожки», четвертый же, самый из всех высокий, бесстрастный, с ледяным выражением лица и расчесанными на прямой пробор редеющими черными волосами, оцепенелый и величественный, словно какой-нибудь мажордом, изысканно протянул студенту тоненькую книжицу в кожаном с золотой надписью переплете — вполне можно было предположить, что в переплете этом заключена какая-нибудь инкунабула, некий древний манускрипт, единственный в мире экземпляр. Однако подобная книжица лежала на каждом столике. То было меню.

Корнел нерешительно, уже подозревая худое, сел и открыл роскошную книгу. На плотной бумаге он увидел наименование ресторана, год его основания — 1739-й, — красный герб, а под ним нескончаемый реестр блюд, безукоризненно отпечатанный на машинке. Корнел рассеянно листал меню, не в силах на нем сосредоточиться. Четыре официанта, не выказывая ни малейшего нетерпения, исполненные доверия и надежды, стояли вокруг него в свободной и, вместе с тем, напряженной позе — то была скорее излучавшая готовность поза бального кавалера. Нельзя отрицать — во всей этой сцене была определенная торжественность.

Слегка склонив голову набок, метрдотель вопросил с изящнейшим французским прононсом, угодно ли гостю поужинать. Гость кивнул. И заказал яичницу-болтушку. Из трех яиц.

Метрдотель повторил заказ с подобающей почтительностью, подчеркнув, что в качестве «закуски» гость желает получить блюдо из яиц, однако по лицу его скользнула легкая тень улыбки, и он остался у стола с таким видом, словно не был уверен, что все понял правильно. Ведь омлетов, как известно, существует три вида: omelette à Napoléon, omelette alla zingarella и omelette à Woburn. Итак, какой же омлет предпочитает гость?

Корнелу нужно было решать.

К Наполеону, памятуя о его планах покорения мира, Корнел относился с некоторым предубеждением; «Цингарелла» также его не слишком прельщала. Ну, а «Вобурн» — право, он понятия не имел, что это за зверь. Собственно говоря, ему все равно, главное, чтоб еда оказалась на столе поскорее, стоила подешевле и было ее побольше, потому что он голоден как волк. Однако выложить все это напрямик он не мог. Услышав, что официанты переговаривались между собой по-итальянски, он тоже перешел было на итальянский язык. Однако метрдотель — весьма холодно — отвечал ему по-немецки, словно отвергая всякую фамильярность. Человеку из общества надлежит говорить на одном каком-нибудь языке.

Смущенный Корнел решил вопрос в пользу «Вобурна».

Наклоном головы приняв заказ к сведению, метрдотель удалился плавно, словно танцуя, и тут прочие официанты подступили к гостю со списками вин, готовые незамедлительно подать набитые льдом ведерки с шампанским, сладкое французское, терпкое английское, отборное десертное, бутылочное, столовое… Гость попросил воды. Минеральной воды? Нет, простой воды, колодезной воды, водопроводной воды. Да, да.

Наконец он остался один.

Его внимание прежде всего приковал к себе столик посередине зала, на котором пылал лиловый огонек непонятного назначения. Позднее он увидел, что официанты подогревают на этой своеобразной негасимой лампаде тарелки, дабы яства не остыли по дороге к клиенту. Впрочем, в этот поздний час посетителей в ресторане было уже немного. Поодаль сидел молодой щеголеватый блондин во фраке с повадкою дипломата, напротив него — две немецкие девицы-буржуазки, опекаемые седовласым отцом, каким-нибудь заправилой в тяжелой промышленности, старым швейцарским патрицием; неподалеку от Корнела расположилась большая компания, человек восемь — десять, дамы и кавалеры, все в вечерних туалетах. Их долгий ужин подходил, должно быть, к середине. Они пили шампанское, смешивая его с красным вином. Метрдотель чуть заметно поводил глазом, и официанты вереницей несли различные бокалы, рюмки, серебряные блюда, накрытые серебряными крышками, обносили гостей, а они не спеша, больше следя за ходом бесед, брали кто кусочек рыбы, кто клешню рака или отведывали лакомые телесного цвета кусочки мяса, которые в подобных ресторанах даже раскрашивают, словно то женские лица. Нередко дамы лишь бросали небрежный взгляд на поднесенное блюдо и тотчас делали знак, разрешая нести дальше.

Корнел подозрительно огляделся. На всех столах сверкали хрустальные бокалы, а люстра посередине струила волшебно матовый свет на манишки, на бриллианты и головки дам. Честно говоря, он предпочел бы, чтобы ресторан оказался попроще. Вскоре студент сделал и другие открытия. Под ногами у него мерно плескалось озеро. Это приятное, в высшей степени превосходное летнее заведение построили прямо на воде. На подмостках играли бородатые цыгане, все в очках, играли по нотам и только классику.

Признаки были весьма угрожающими, и это побудило Корнела внимательно изучить меню. Цены в среднем колебались между пятнадцатью и тридцатью пятью швейцарскими франками. Встречались, правда, и такие блюда, против которых цены не значилось, стояли лишь знаки вопроса, словно аристократический владелец ресторана за крепостной стеной своего многовекового благосостояния презрительно пожимал плечами, равнодушный ко всякого рода мелочному любопытству. Здесь вообще не только официанты, но и гости не говорили ни о чем подобном, старательно избегая малейшего намека на деньги — эту презренную, грязную непристойность, имевшуюся, разумеется, у всех в избытке.

Вот тут-то Корнел нахмурился и помрачнел, как человек, обнаруживший вдруг, что попал в ловушку. Он искал omelette à Woburn, с коим, на минуту поддавшись легкомыслию, вступил в слишком тесную связь. И он нашел наконец свой омлет, правда, в разделе закусок, напечатанных подряд, без какого-либо указания цены. Корнел стал судорожно умножать и делить, пересчитывая на различные европейские валюты имевшиеся у него одиннадцать франков, но никакими арифметическими манипуляциями приумножить их так и не мог. Вспотевшей ладонью он провел по обросшему подбородку. Самочувствие было препаршивое. Если бы ему предложили сейчас отрубить мизинец на левой руке ради того, чтобы отсюда выбраться, он без колебаний пошел бы на эту сделку. Взгляд его все чаще устремлялся к выходу.