Марсель Пруст - Сторона Германтов

Затем я попросил герцога представить меня принцу Агриджентскому. «Как, вы не знакомы с нашим милым Гри-Гри?» — воскликнул герцог и познакомил меня с принцем. Его имя часто упоминала Франсуаза, и оно всегда представлялось мне прозрачным стеклом, под которым на берегу лилового моря косые лучи золотистого солнца обрушивались на розовые кубы античного города, и я не сомневался, что принц, благодаря какому-то быстротечному чуду очутившийся в Париже, на самом деле владычествует над этим городом, сам ослепительно сицилийский и покрытый великолепной патиной [263] …принц… покрытый великолепной патиной . — Агридженто — древний (VI в. до н. э.) город в Сицилии на берегу Средиземного моря, административный центр провинции Сицилия; и город, и провинция славятся своей живописностью. . Увы, он оказался вульгарным вертопрахом; когда мы знакомились, он с тяжеловесной развязностью сделал пируэт, видимо воображая, что это выглядит элегантно; имя, которое он носил, нисколько на нем не сказывалось, словно картина, которой он владел, но которая нисколько на нем не отразилась, да он, быть может, и не смотрел на нее никогда. Принц Агриджентский совсем не выглядел как принц, ничто в нем не напоминало об Агридженто, и напрашивалась мысль, что его имя, такое на него непохожее, настолько ничем с ним не связанное, каким-то образом вытянуло из этого человека все поэтическое, что досталось ему на долю, как любому другому, и замкнуло всю эту поэзию в своих волшебных слогах. Возможно, на самом деле все так и произошло, потому что в этом родственнике Германтов не осталось ни атома очарования, которое можно было бы еще из него извлечь. Он был одновременно и единственным в мире принцем Агриджентским, и человеком, в котором не было ровным счетом ничего от принца Агриджентского, меньше, чем в ком бы то ни было. Впрочем, он был очень рад быть тем, кем был, но такую радость питал бы и банкир, который владеет множеством акций рудника, однако ему все равно, откликается ли этот рудник на звучное имя Айвенго или Штокроза [264] …звучное имя Айвенго или Штокроза … — Если имя Айвенго сразу отсылает читателя к знаменитому роману Вальтера Скотта, то «Штокроза» — название гораздо менее известной комедии Робера де Флера и Гастона де Кайяве (1911); рудникам и банковским акциям иногда в самом деле давали весьма изысканные имена. или называется просто рудник номер один. Тем временем подошла к концу церемония знакомств, о которой так долго рассказывать, хотя, начавшись, когда я вошел в салон, она продлилась считаные минуты; герцогиня Германтская сказала мне чуть не умоляющим тоном: «Базен наверняка вас утомил, пока водил от гостьи к гостье, мы хотим познакомить вас с нашими друзьями, но еще больше хотим, чтобы вы не утомились и приходили к нам почаще», и герцог каким-то неловким и робким движением дал знак, что можно нести кушанья, хотя он рад был бы это сделать еще час назад, тот самый час, что был наполнен для меня созерцанием картин Эльстира.

Следует добавить, что среди гостей не хватало г-на де Груши; его жена, урожденная Германт, приехала одна, а муж собирался прибыть прямо с охоты, на которой провел весь день. Этот г-н де Груши, потомок маршала Первой Империи, того самого, о ком несправедливо говорят, будто поражение Наполеона при Ватерлоо произошло главным образом из-за того, что к началу битвы его не было на месте, происходил из прекрасной семьи, но с точки зрения самой разборчивой знати был недостаточно родовит [265] … г-н де Груши… был недостаточно родовит . — Эмманюэль, маркиз де Груши (1766–1847), маршал Империи. Старинная родовая знать смотрела свысока на тех, чьи отцы получили свой титул от Наполеона. . Например, принц Германтский, которому спустя годы суждено было стать куда менее требовательным, повторял своим племянницам: «Бедная виконтесса (виконтесса Германтская, мать г-на де Груши), ей так и не удалось выдать замуж дочерей!» — «Но, дядя, старшая вышла замуж за господина де Груши». — «Что это за муж! Хотя поговаривают, что дядя Франсуа сделал предложение младшей, по крайней мере не все они останутся старыми девами».

Как только было приказано подавать, двустворчатые двери, ведущие в столовую, распахнулись настежь, повернувшись на петлях с звучным одновременным щелчком; дворецкий, похожий на церемониймейстера, поклонился принцессе Пармской и сообщил новость: «Мадам, кушать подано» таким тоном, будто говорил: «Мадам, настал ваш последний час», но собравшихся это нисколько не опечалило: пары одна за другой резво, будто дело было летом в Робинсоне [266] …дело было летом в Робинсоне … — Робинсон, или Ле-Плесси-Робинсон, — любимое место отдыха парижан, славившееся своими ресторанчиками и народными гуляньями. , двинулись в сторону столовой, разлучаясь по мере того, как добирались до предназначенных им мест, где лакеи выдвигали для них стулья; герцогиня Германтская, оставшись последней, подошла ко мне, чтобы к столу ее повел я, но я ни на миг не успел застесняться (хотя боялся, что это произойдет), потому что герцогиня, охотница, а потому сильная и ловкая, с непринужденной грацией, заметив, конечно, что я стал не с той стороны, исполнила вокруг меня полный и точный оборот, ее рука легла на мою и благородными и четкими движениями в нее проделась. Мне было легко повиноваться этим движениям, тем более что Германты придавали им не больше значения, чем придает познаниям настоящий ученый, которого стесняешься меньше, чем невежды; распахнулись другие двери, и появился дымящийся суп, словно обед разыгрывался руками опытных кукловодов на сцене театра марионеток, где запоздалое появление юного гостя по знаку режиссера привело в действие весь механизм.

Знак, поданный герцогом, был ничуть не величественным и не повелительным, а скорее робким, но в ответ на него пришла в движение огромная, хитроумная, послушная, великолепная механика, управлявшая вещами и людьми. На мой взгляд, нерешительность жеста не повредила эффекту вызванного им к жизни спектакля. Я-то чувствовал: вся эта робость и нерешительность сводилась к опасению, как бы я не заметил, что это я заставил всех ждать, причем довольно долго; точно так же герцогиня Германтская опасалась, что я утомился, рассматривая столько картин, и что мне было неловко, пока меня знакомили с целой толпой гостей. В сущности, в этом жесте, лишенном величия, сквозило истинное величие. О том же свидетельствовало и равнодушие герцога к принадлежавшему ему богатству и, наоборот, забота о госте, который сам по себе ничего, быть может, не представлял, но герцог хотел оказать ему честь. Правда, при всем при том в некоторых отношениях герцог Германтский был воплощением посредственности, а иногда у него проскальзывали причуды слишком богатого человека и спесь выскочки, хотя уж выскочкой-то он не был. Но у чиновника или священника их посредственные дарования бесконечно умножаются благодаря силам, на которые они опираются, — французскому государственному аппарату или католической церкви; так волна умножается благодаря целому морю, теснящемуся позади нее, и точно так же герцога Германтского подымала ввысь особая сила — неподдельная аристократическая учтивость. На многих эта учтивость не распространялась. Герцогиня Германтская не приняла бы у себя г-жу де Камбремер или г-на де Форшвиля. Но как только вы оказывались допущены в среду Германтов, что и произошло со мной, эта учтивость рассыпала перед вами истинные сокровища доступности и радушия, затмевавшие даже их старинные салоны, обставленные изумительной мебелью былых времен.