Марсель Пруст - Сторона Германтов

Герцог Германтский улыбнулся. Он ведь наверняка помнил, что все было совсем не так. Но шуточки принцессы Делом по поводу дурного вкуса ее свекрови вошли в обыкновение в то недолгое время, когда принц был еще влюблен в жену, и даром что любовь прошла, у него сохранилось легкое презрение к недостатку ума у матери, хотя презрение это ничуть не мешало ему любить ее и уважать.

— Такое же кресло с веджвудовской инкрустацией [338] …кресло с веджвудовской инкрустацией … — Джозайя Веджвуд (1730–1795) — выдающийся английский керамист и дизайнер. есть у принца и принцессы Йенских, оно красивое, но мое мне нравится больше, — сказала герцогиня с таким беспристрастным видом, как будто у нее самой не было таких же кресел, — хотя признаю, что у них есть превосходные вещи, каких у меня нет.

Принцесса Пармская хранила молчание.

— Но что это я, ваше высочество не знает их коллекции. О, мы непременно должны как-нибудь съездить туда вместе. Это одно из самых прекрасных мест в Париже, воистину оживший музей.

Это предложение было одной из самых германтских дерзостей герцогини, ведь для принцессы Пармской представители семьи Йена были воплощением узурпаторов: их сыновья, так же как ее собственный, носили титул герцогов Гвасталльских [339] Титул герцогов Гвасталльских существует с XVII в. Но в 1806 г. Наполеон пожаловал титул герцогини Гвасталльской своей сестре Полине. , и, зная это, герцогиня Германтская не удержалась от веселого и лукавого взгляда на гостей — свою оригинальность она ценила так высоко, что это пересиливало даже почтение к принцессе Пармской. Они тоже пытались улыбаться, одновременно испуганные, восхищенные, а главное, в восторге от мысли, что оказались свидетелями самоновейшей выходки Орианы и теперь смогут рассказывать о ней «с пылу с жару». Они были изумлены только отчасти: известно было, что герцогиня умеет отмахиваться от всех предрассудков семейства Курвуазье, лишь бы жизнь стала пикантнее и приятнее. Не она ли в недавние годы собрала у себя одновременно принцессу Матильду и герцога Омальского, написавшего в свое время родному брату принцессы знаменитое письмо: «В моей семье все мужчины отважны, а все женщины целомудренны»? Что ж, принцы остаются принцами, даже когда они сами как будто пытаются об этом забыть, а герцогу Омальскому и принцессе Матильде так понравилось у герцогини Германтской, что потом они стали друг к другу ездить, доказав, что умеют забывать прошлое с такою же легкостью, как Людовик XVIII, назначивший министром того самого Фуше, который проголосовал за смерть его брата. Герцогиня Германтская вынашивала такой же замысел относительно принцессы Мюрат и королевы Неаполя. Принцесса Пармская тем временем пребывала в таком же замешательстве, в каком очутились бы наследники нидерландской и бельгийской корон, то есть принц Оранский и герцог Брабантский, если бы им вздумали представить г-на де Майи-Нель, принца Оранского, и г-на де Шарлюса, герцога Брабантского [340] …принцессы Мюрат… герцога Брабантского . — Весь этот пассаж (как и другие сходные с ним далее) Пруст писал, справляясь в Готском альманахе, справочнике по генеалогии европейской аристократии, ежегодно издававшемся на немецком и французском языках в 1763–1944 гг. в немецком городе Гота. . Но тут герцогиня, которой Сванн и г-н де Шарлюс (хотя этот последний был полон решимости игнорировать принцев Йенских) с огромным трудом привили любовь к стилю ампир, воскликнула:

— Сударыня, уверяю вас, я даже выразить не могу, насколько вам это придется по вкусу! Признаться, стиль ампир всегда меня волновал. Но то, что можно увидать у принцев Йенских, — это просто наваждение. Трофеи, унесенные отливом египетского похода, всплывшие к нам обломки античности, все, что затопляет наши дома, сфинксы, которые укладываются у ножек кресел, змеи, обвивающиеся вокруг канделябров, огромная Муза, протягивающая вам маленький подсвечник, чтобы осветить партию в бульот, или преспокойно взбирается на ваш камин и облокачивается на каминные часы, и потом все эти помпейские светильники, маленькие кровати-лодочки, точь-в-точь как будто их нашли в Ниле и оттуда вот-вот появится Моисей, и эти античные квадриги, который мчатся галопом вдоль ночных столиков…

— Мебель ампир не очень удобна, — робко заметила принцесса.

— Не очень, — признала герцогиня и тут же с улыбкой возразила: — Но мне нравится сидеть на этих неудобных стульях красного дерева, обтянутых гранатовым бархатом или зеленым шелком. Я люблю это неудобство воинов, для которых мыслимо только курульное кресло и которые посреди большой гостиной составляют крест-накрест ружья и швыряют в груду лавровые венки. Уверяю вас, что у принцев Йенских никто ни на миг не задумывается, удобно ли ему сидеть, когда видит перед собой долговязую девку Победу на фреске, украшающей стену. Муж скажет, что я негодная роялистка, но я совсем не благонамеренная особа, вы же знаете, и уверяю вас, что у них начинаешь любить все эти «Н», всех этих пчел [341] … любить… всех этих пчел . — Пчела была личной эмблемой Наполеона, в геральдике Империи она заменила королевскую лилию. . Господи, при королях мы так долго были не очень-то избалованы в смысле славы, а все эти воины добывали столько корон, что вешали их на подлокотники кресел, и, по-моему, в этом есть известный шик! Вашему высочеству надо бы…

— Господи, как хотите, — сказала принцесса, — но мне кажется, это будет нелегко.

— Вот увидите, ваше высочество, все устроится превосходно. Они прекрасные люди, и неглупые. Мы к ним водили госпожу де Шеврез, — добавила герцогиня, зная силу примера, — она была в восторге. Их сын даже весьма приятный молодой человек… Сейчас я скажу что-то несколько неподобающее, — добавила она, — но у него такая спальня и, главное, такая кровать, где бы мне страшно хотелось спать… без него! А еще более неподобающе то, что однажды я его видела в постели, когда он болел. Рядом с ним на краю кровати растянулась длинная очаровательная сирена, изваяние с перламутровым хвостом, а в руке она сжимала что-то вроде лотосов. Уверяю вас, — продолжала герцогиня, не сводя с принцессы нежного, пристального и проникновенного взгляда и замедляя темп речи, чтобы еще больше подчеркнуть слова, словно по мановению длинных выразительных рук вылетавшие одно за другим из ее красивых, капризно сложенных губ, — уверяю вас, рядом со всеми этими пальметтами и золотой короной зрелище было волнующее, ни дать ни взять «Юноша и смерть» Гюстава Моро (вашему высочеству, конечно, известен этот шедевр).

Принцесса Пармская, даже имени художника не знавшая, энергично закивала головой и страстно улыбнулась, демонстрируя восхищение этой картиной. Но энергичная мимика не могла заменить огонька, который не загорается у нас в глазах, когда мы не знаем, о чем с нами говорят.