Анте Ковачич - В регистратуре

— Истинно так, горлица моя, — вмешалась ведьма, подав человечку какой-то знак, — но коли милостивый господин и хозяин желает, требует и приказывает, служанка должна приносить себя в жертву и душой, и телом! Ведь господь бог требует от всякого творения прежде всего покорности, смирения и благочестия. Потому и ты должна слушаться милостивого господина, мне-то известно, кого я привела к нему на службу, кого присоветовала!

Девушка устремила проницательный горящий взгляд на старую ведьму, и она вдруг представилась ей лицемерной и коварной, как кошка, потом перевела его на уродливое глупое лицо своего нового хозяина и господина и увидела в нем вампира, хамелеона и дикого кабана. Дурные предчувствия все сильней захлестывали ее душу, а мысли, одна чернее другой, кружились, сталкивались, боролись между собой, их натиск был таким мощным, что девушка на мгновенье остолбенела, ей казалось, она сходит с ума или ей снится страшный сон, который предвещает в самом скором времени ужасные беды и напасти.

— Добрый вечер, ярист! Господи, неужто тебе только для того даны мозги, чтобы пялиться и пялиться в свои книжищи? Дьявол бы все побрал! Не поймешь, что там есть на этих замызганных страницах, разрисованных букашками, мелкими и крупными закорючками, что ты не отлипаешь от них, как муха от меда? Так недолго и на тот свет отправиться? Прежде, у покойного Мецената, я ругал тебя, что мало сидишь над книгами, а теперь противно глядеть, как ты глаз от них не подымаешь. Человече, у тебя ум за разум зайдет! И тогда насмарку все муки, труды и розовое будущее! Дьявол бы все побрал!

Школяр Ивица поднял бледное лицо и удивленно повернул голову при виде неожиданно вторгшегося к нему корчмаря, бывшего господина камердира.

— Вас уважаемая хозяйка сюда прислала? Вы чем-то озабочены, тяжело дышите, что с вами?

— Давай-ка, милок, прежде всего убери эту свалку из книг, мы накроем стол как следует, поедим жареного мясца да зальем его каким-то особым вином! Угостимся на славу, а потом я пересплю ночь у тебя на этом обдрипанном диване. Вот и все, что нам осталось, чем еще можно поддержать слабеющее тело и укрепить тоскующую душу, — глоток доброго красного вина! Согласен, ярист, или выгонишь меня?

— Пожалуйста, господин камердир, располагайтесь, но что значит ваше выселение из собственного дома? Может, супружеская ссора или иные неприятности?

— На горизонте чисто и ясно, как в детском сердечке. Грозой и не пахнет. Моя тут ввязалась в какие-то темные бабьи делишки, и чтоб ей не мешать, я сам придумал поужинать с тобой здесь, у тебя, и переспать на твоем диване. Дьявол бы все побрал! Эти бабьи козни, кто в них разберется? Пуд соли надо съесть, чтоб их распутать и понять что к чему. Дьявол бы все побрал! — злобно сплюнул камердир и унесся куда-то мрачными, невеселыми мыслями или, быть может, вообще ни о чем не думал, по своему старому обыкновению.

Они накрыли стол, поставили превосходный ужин. В комнатушке школяра Ивицы пахло, как в пещере отшельника, когда к нему нагрянет свадьба. У Ивицы уже пробилась бородка, а маленькие усики он холил и закручивал весьма старательно.

Новое вино из числа тех бутылок, какие были на столе человечка и старой ведьмы, пенилось в стаканах, нос и уши камердира алели и горели всем на зависть. И бледное лицо школяра Ивицы зарделось, легким туманом подернулся его взор, всегда такой ясный и чистый, а на сердце стало необычайно тепло и приятно, таинственная сила прогнала с души темные, мрачные тучи. Он вспомнил о Лауре, о Михо и благодушно усмехнулся. Наконец, припорхнули сладкие мысли о крестьянской девушке Анице, разыгрались мечты, воображение рисовало самые заманчивые картины. Все так ясно представлялось ему, он видел Аницу, точно живую, их первую встречу, объятие, как встретились их глаза в церкви, расставание, кольцо-талисман, которое он подарил ей в день возвращения в город.

— Ну как? По вкусу тебе это пенистое винцо, школярок-ученичок? — прервал его грезы камердир, у которого уже замелькали перед глазами бесчисленные бутылки, осушенные им в богатом доме покойного Мецената. — Эх, вот где хлестали одну за другой! Целый лес бутылок! Помнишь, молодой Дармоед? Хорошо все-таки было у нашего почившего в бозе милостивца! Дурака валяли за милую душу, болтали, чего только не выдумывали, кто во что горазд, всего и не вспомнишь!

— Да, конечно! Вы-то наслаждались, а мне мало что перепадало. Вбили себе в голову, будто на меня нужно рычать, как собакам на кошку, — проворчал школяр Ивица, сам не зная, что говорит, лишь бы поддержать разговор.

— Эх, вот была жизнь! Дьявол бы все побрал! — махнул рукой камердир. Тут он снова вспомнил этих проклятых баб, дочерей ада и дьявола, и обрушился на них с удесятеренной силой, лицо у него пылало, как огонь в печи.

— Ну, завели старую песню. Вы бы потише, родич Жорж, не ровен час подкрадется ваша Елуша да услышит, беда будет! Возьмет и еще раз попробует вырвать вам уши с корнем!

— Лучше не напоминай мне об этом, ярист, не то я умом тронусь… Но эта пена, пена, из чего ее делают? Чем только ее подслащают? Откуда в ней такая колдовская сила?.. Пей, ярист, пусть и тебе сегодня будет, как мне! Пей, пей! Давай пить, пока белый день не настанет! — хрипло рычал Жорж, обняв школяра за шею и прижимая к себе.

— Ну, ну! Уже и до поцелуев дело дошло… Не слюнявьте меня, добрый супруг! Поберегите это для своей прекрасной половины! — вывернулся из его лап Ивица.

— Послушай-ка, послушай! — расставил камердир руки и громко затопал ногами. — Послушай! Ты прочитал все книги старого и нового века, держишь в своей дармоедовой голове ад, рай, чистилище, а как есть дурак! Того хуже — болван!.. Ты не смейся!.. Елуша, Елуша. — Голос его стал тише и глуше. — Дьявол бы все побрал! Вот я скажу тебе, что нынче у нас в доме деется, там, в коридоре, что ведет во двор. Ой, дела бабьи, сатанинские это дела, я тебе говорю! Ничего-то ты не знаешь, миленький мой! Я человек не промах, хоть и топчет меня без стыда эта Елуша рогатая! Ничего! Явятся в свое время и бог, и дьявол, тогда каждому придется держать ответ, каждый получит по заслугам… Дьявол бы все побрал! Дай, ярист, я тебя поцелую, а потом уж расскажу, что в этом доме творится. Эгей, я тоже хитрая лисица, и нюх у меня острый-преострый, лучше, чем у самой породистой охотничьей собаки… Только, родич, чур, меня не выдавай! — пригрозил Жорж обеими руками. — Тсс!

— Полно ребячиться, камердир, зачем и кому мне вас выдавать, — серьезно ответил школяр Ивица.

— Дьявол бы все побрал! — задумчиво произнес подвыпивший супруг Елуши. — Приплелась тут одна старушонка. Эх, знаю я эту ведьму, еще со времен Мецената знаю. Она, сука, на людях такая набожная, прямо тебе святая, все алтари исслюнявит, всех святых оближет, попам да монахам рясы и подрясники целует, где ни встретит. Приплелась к нам и привела деревенскую девочку, молоденькую, свежую, как роса, чистую и невинную, что твоя лилия, ей, может, и четырнадцати еще нет. Бабы сплели, расставили сеть и решили продать свою пленницу за большие деньги одному старикашке-уроду, известному развратнику, богатому чиновнику. Прямо ангела с алтаря сняли, чтоб обесчестить его и надругаться над ним! Ух, деньги, проклятые деньги, чего они только не делают с подлыми тварями человеческими! А впрочем, что в них человеческого? Мошенники да прохвосты! Эх, вспомнишь тут Меценатовы времена. Прости ему, господи, тяжкие черные грехи!