Анте Ковачич - В регистратуре

Ксантиппа, увидев, что ее Сократ рассвирепел не на шутку и мог еще разок огреть ее дубовым стулом, а ночью ей уже наставили синяков, отказалась от дальнейшего наступления и залилась злыми горючими слезами.

— Ладно, хорошо, прекрасно! — запела она своим грубым, резким голосом. — Вот до чего я дожила! Вот награда за все мои труды, усердие, мои муки и страдания! Все, что здесь есть, все, что в тебе и на тебе, все дала добрая слава нашей корчмы, за это ты должен мне кланяться и благодарить! А меня может покалечить и убить любой Дармоед, школяр, пачкун и голодранец! Вот до чего я дожила, старая ты выпотрошенная кляча! Ну-ка! Отвечай! Я тебе говорю, добром у нас не кончится! Пусть идут к черту и ты, и корчма, и все дело! А я на службу пойду, — проживу как-нибудь! Какой из тебя муж?!

— Полегче, полегче! Не все кончено, берегись, вы еще будете за свои делишки ответ держать перед судом и законом! Уймись лучше, уймись! Тебе бы подольститься к яристу! Лестью и душу вынимают! Не то получишь покрепче, чем дубиной. Дьявол бы все побрал! Каждый сам кует свое счастье! Как ты свое скуешь, сама рассчитывай, по своей совести.

— Что, суд? Какой еще суд? Какой закон? Что закон? Где? Тебе, лизоблюд, что ни дай, все изгадишь! Ладно, ладно, поглядим, — засучила рукава Ела, готовясь не то к новому нападению, не то к спешной работе.

В тот же день школяр Ивица нашел для Аницы место у пожилой, строгой и добропорядочной барыни — уже несколько лет он давал уроки ее единственному сыну. Девушку встретили приветливо, и потекли дни и месяцы, отрадные для обоих, потому что они могли видеться каждый день. Но свои мысли и надежды не открывали никому на свете. И никто в доме доброй, но строгой женщины не подозревал, что юные сердца соединяли нежные чувства.

Ивица ушел от своего родича камердира и поселился на другой квартире. Избитый советник незаметно исчез из города, унес куда-то свое жирное неуклюжее тело, опасаясь, как бы не получить трепки более основательной, чем от рыцарской дубины школяра.

Старая ведьма убралась в еще более нищенскую мрачную и грязную улицу, где-то на другом конце города. И ей не улыбались закон, суд и приговор, которыми ей и всем участникам ночного преступления грозил школяр Ивица. О конце всего предприятия рассказала ей ошеломленная Елуша, показав перепуганной и подавленной старухе свои синяки. И в церкви она теперь заглядывала редко, а потом пряталась в самый темный угол, словно сова в дупло, когда занимается божий день.

Только в корчме камердира Жоржа ничего не изменилось. Милые супруги ссорились, грызлись, а при случае дрались и сражались, как прежде, бедняга камердир всегда оставался внакладе и таил свое поражение в разбитом сердце.

На окраине небольшого города, где насчитывалось тысяч восемь душ, и эта цифра в книгах славной городской управы оставалась всегда постоянной, ибо от нее не убавляли и к ней не прибавляли умерших или родившихся, — к чему ради таких мелочей заниматься лишней писаниной, тратить дорогую бумагу бесценных городских книг, так вот, на окраине этого городка стоял дом полугородской, полудеревенский.

Обленившиеся жители и еще более обленившиеся чиновники, которые меньше всего интересовались порядком и городскими книгами, не заботились даже о своих собственных делах, а тем более не ломали себе голову над тем, кто съехал, а кто въехал в стоявший на окраине дом.

В этом доме, став членами городской общины, поселились Лаура и Михо. Торговец Михо время от времени уезжал по своим делам в дальние края, но это уже была торговля иного, высшего порядка, когда крупные деньги и небольшой труд приносили огромный барыш. С тех пор как Михо оставил родные места и Медоничев дом, он совсем опустился, оторвался от семьи, одичал. В торговых кругах он вдруг отыскал себе какого-то странного приятеля, вскоре они подружились, и Михо так к нему привязался, будто обрел потерянного побратима, и не успокоился, пока не привел его к себе, в свой загородный дом.

Человек этот был слеп на один глаз, с густой бородой и усами, сложением — настоящий атлет. Он старательно следил за собой и все же напоминал сбившуюся с пути девушку, давно утратившую первые завязи молодости и теперь ловящую в тонкие сети своей красоты и желаний пестрых однодневных мотыльков, предпочитающих распустившиеся, зрелые цветы. Его балагурство, шутки, остроты так очаровали барышника Михо, что он признался своему побратиму:

— Велик белый свет или мал, широк он или тесен, будь Михо первый богач или последний нищий, без нового друга ему жизнь не в жизнь.

Так Михо привел нового побратима в свой дом.

Лаура узнала в нем старого знакомца, кривого Ферконю. Но как он переменился!

Новый гость все щурился здоровым глазом, улыбался Лауре, паясничал, хвастал, что ему все нипочем. А Михо, цыганский торговец, который без своего друга тут же впадал в меланхолию, становился раздражительным и угрюмым, прямо заходился от смеха, на глаза навертывались слезы, а лицо и все тело тряслись от веселья и удовольствия.

— А мы? Как же теперь мы, Лаурица? — страстно и крепко сжал кривой руки Лауры, когда однажды застал ее одну. — Неужто мы навек покончили с нашими счетами, которые начали в том диком лесу, мы, заблудшие овечки, а? Ты даже не спросила, куда меня определили родители, непробудные пьяницы, что постоянно бранились и дрались? Ни разу не спросила, как я бродил по всему свету, пока не встретил твоего деревенского дурачка и снова не нашел свою Лаурицу?.. Та ночь была сказочной, дивная моя Лаурица! Она еще вернется и вот тогда будет все! — напевал кривой в уши Лауре.

— Уймись, проклятый! Я жена! Ты причина всех моих несчастий! Чтоб тебе пусто было! — Она вскочила и зажала ему рот руками.

— Ах, жена! Поздравляю вас, сударыня! — захохотал Ферконя, широко раскрыв свой единственный глаз и меряя Лауру с ног до головы. — Жена! Такая же, как мне, только первенство мое! Эх, жена! Я знаю все, все знаю! Думаешь, мне не открыл все твой барышник?.. Жена! Я на тебя имею право, как никто другой на свете! Думаешь, я не знаю, как ты стала жить с Михо, как он мечтал повести тебя к алтарю, чтобы поп благословил ваш брак?.. Да тебе это не по праву. Ха-ха-ха! Я все знаю. Молчи и повинуйся. Сильный, могучий я был когда-то… тогда… помнишь? Сильным, могучим и сейчас буду! Покорись! Любимая моя, ничего другого мне не нужно. По всему свету я мыкался, искал тебя и — нашел! Или ты снова будешь моей, или погибнем оба, вот и весь сказ. — Бродяга вскочил на ноги и схватил Лауру. — Вот так-то, моя дорогая! Родители мои умерли, я их похоронил, заказал святую мессу, а сам на ней не был, не помолился за их души. Похоронами и мессой я сполна расплатился и отблагодарил их за то, что родили меня и вырастили таким, какой я есть, с одним глазом, хотя я и вижу им лучше, чем другой двумя. Промотал домишко, слонялся по белому свету, но всегда и везде ты стояла передо мной! Вздыхал по тебе, искал тебя и вот — нашел! Нам не в чем упрекать друг друга, нечего извиняться и прощать! Но раз счастливый случай свел нас, пусть мое старое право снова войдет в силу!