Анте Ковачич - В регистратуре

— Быстрее беритесь за сундук спереди, а я сзади, свечка пусть на нем стоит! — решительно и резко приказала разгневанная Лаура.

— Я правой рукой не могу пошевельнуть, ушиб на лестнице…

— Беритесь левой!

Камердир как-то взял себя в руки, и силы к нему вернулись, он даже хромал меньше, хотя недавно Лаура буквально тащила его в свои покои.

В коридорах и на лестнице они чуть не задохнулись в густом и тяжелом дыму, с трудом пробравшись мимо покоев Мецената, откуда вперемежку с черным палящим дымом рвалось пламя.

Камердир понемногу начал приходить в себя. Он силился что-то вспомнить, и, когда они с сундуком Лауры оказались в коридоре нижнего этажа, где дыма было меньше, у него словно посветлело в голове. Потом они выбрались во двор, тут в лицо ему дунул свежий, ночной воздух, и его будто что-то ударило: ведь это он в страхе бросил догорающую свечу!.. Он вскрикнул в ужасе и, чтобы как-то справиться с собой, завопил:

— Вставайте! Люди божьи и крещеные! Все в огне! Горим! Погибаем! Пожар! Пожар! На помощь, на помощь, на помощь!

Лаура молчала; тихо и спокойно она волокла свой увесистый сундук, который совсем недавно стал таким тяжелым, в самый дальний и темный угол сада.

Дворня выползла из своих углов, сонная и вялая. Но тут же поднялась беготня, послышались крики.

— Отоприте ворота, ворота отоприте! — барабанили и орали снаружи. По лестнице в покои Мецената и Лауры пройти было невозможно, оттуда шел нестерпимый жар.

— Отоприте ворота, ворота отоприте! — снова послышались требовательные крики с улицы.

Камердир с двумя скотниками пробрались в людскую за ключами, но их нигде не было. Жорж обвел глазами комнату, увидел свой сундук и вспомнил, как Лаура прежде всего подумала о вещах.

— Прихватите мой сундук, ребята! — распорядился он.

Парни едва сдвинули его с места, крякнули и остановились.

— Ну! Чего вы? Тащите!

— Не можем, господин камердир, тяжелый! Камни да железо в нем, что ли?

— Не можете! Тоже мне, богатыри! Ну-ка, берите сзади, а я подхвачу спереди! Покатим, как бочку, только бы выбраться из дому, не то потеряю и эту малость!

Они быстро вытащили сундук во двор.

— Ломайте ворота! Ломайте ворота! — кричали снаружи.

— Ключ не нашли, где там, в такой кутерьме разве найдешь! Все в дыму, в огне! — кричал в ответ камердир.

— Приподымите ворота, кто там посильней, они откроются! — послышался бас полицейского.

— Зачем? Погодите. В десяти шагах мой домишко, сейчас принесу отмычку, — предложил слесарь, работая локтями в толпе, чтобы скорее попасть домой.

— Только быстро, мастер Давид! Иначе ничего не спасти! Все в огне! Вон стекла полопались, огонь уже под самой крышей, а пламя и дым бьют в небо и на улицу, — снова сказал полицейский, утирая пот со лба и щек.

Слесарь сдержал слово. Он уже пробивался через толпу со связкой больших и маленьких ключей, каких-то винтов, из всех сил расталкивая зевак своими крепкими руками.

Вскоре ворота открыли и толпа людей ворвалась во двор. Пламя уже охватило второй этаж дома, бешено выбивалось из-под крыши, металось во все стороны. Раздавались крики, визг, зов на помощь.

— Приставьте лестницу!.. Воды! Несите багры! Растаскивайте балки, может, что-нибудь удастся спасти!

— Да, спасешь тут! Вы что, ослепли и оглохли? Пламя и дым всюду! Дай бог вывести из дому живых!

— Оберегайте от огня службы, не то огонь перекинется на соседние дома!

— Слава богу хоть ветер унялся! — завыла и запричитала вся улица.

— Дом стоит в стороне, в крайнем случае он один и сгорит! — кричала и гомонила толпа.

Вдруг пронеслась страшная весть: Меценат скончался, тут же вспыхнул пожар, тело старика сгорит.

— Хоть покойника вытащим! — кричал полицейский.

— Куда? Как? Каким образом?

— Туда не пройдешь, все в огне и в дыму!

— Приставьте лестницы к окнам!

— Да, к окнам! Уже перекрытия рушатся, а огонь так и пышет, прямо страх!

— И рвется из окон, как из пекла!

— Ничего не сделаешь, люди! Несчастный уже сгорел, ни костей, ни мяса не осталось!

— Ничего не поделаешь! Кому охота зря погибать!

Пока взволнованная толпа кружила по двору, толклась на одном месте, слуги выволокли тяжелый сундук Лауры и потащили куда-то через три улицы. Лаура, вздыхая, шла следом, потерянная и сломленная… Ее из милости пустила в свой бедный домик незнакомая старушка. Лаура упала на свой сундук и, лукавая комедиантка, принялась так отчаянно рыдать, что у приютившей ее старухи тоже потекли горькие слезы и она начала успокаивать и утешать несчастную девушку.

Дом Мецената со всем имуществом стал жертвой огромного пожара. К утру одни голые, раскаленные стены торчали в небо, а над всем, что рухнуло между стен, поднимался грязный черный дым, из-под которого то там, то сям вырывалось зеленое или красное, как багрец, пламя.

— Все погибло! Все! И мое все сгорело, несчастный я горемыка! — причитал камердир Жорж, обняв свой огромный старый и ободранный, но крепкий деревенский сундук. — Ох, ох, ох! А наш милостивец, наш дорогой благодетель! Голова лопается, сердце вот-вот из груди выскочит! Как же это все приключилось?! И так внезапно! Ох, люди, может, это сон? Тяжкий и страшный сон! Скажите, скажите, что я сплю! Горе мне! Чем я прогневил бога, за что он меня, за что он нас так тяжело карает? Ой-ой! Страх и ужас!

— Не сон это, приятель! Горькая и страшная правда! — отвечали люди, что-то бормотали себе под нос и подозрительно перешептывались.

Вот так закончил свое земное поприще Меценат и благотворитель, председатель общества «Скромность и терпение», занимавший этот пост более десяти лет, снискавший всеобщее уважение и широкую известность.

Ужасный слух, передаваемый из уст в уста, облетел весь город, члены общества толпились возле пожарища, печально вздыхали, подымали глаза к небу, словно в облаках искали блестящий хлебосольный дом Мецената. Лирический поэт Рудимир Бомбардирович-Шайковский, а точнее, Имбрица Шпичек из Воловщины, пришел на пожарище в глубоком трауре, прикладывая платок к бледному лицу и длинному унылому носу, словно утирал слезы. Да и как было не рыдать его голубиному лирическому сердцу? Как не лить слезы лирическим поэтам над могилами великих и высокочтимых мужей? А тем более над страшной участью, постигшей старого Мецената в огне пожара! Однако, откровенно говоря, Имбрица Шпичек из Воловщины не смог выжать ни единой слезы. Он печально прикрыл глаза платком, на котором была изображена греческая муза с лирой, а также полное имя славного поэта, и с болью возгласил: