Эжен Сю - Зависть

- Я провожу так все ночи.

- Увы, я знаю это… и другие странности, которые сильно меня беспокоят.

- Ты слишком себя тревожишь, мама, это пройдет.

- Я тебя умоляю, Фредерик, посоветуемся с доктором Дюфуром. Разве он не самый лучший наш друг? Расскажи ему, что ты чувствуешь, выслушай его советы.

- Еще раз тебе говорю - я не нуждаюсь в консультациях д-ра Дюфура, - нетерпеливо ответил юноша, - заранее тебя предупреждаю, что я не отвечу ни на один его вопрос.

- Дитя мое, выслушай меня…

- Боже мой, мама, какое удовольствие ты находишь в том, чтобы меня так мучить? - воскликнул он, топнув ногой. - Я ничего не скажу д-ру Дюфуру, мне не о чем с ним говорить. Вы знаете, что у меня есть характер.

Вошел слуга доктора и объявил:

- Доктор ждет вас в кабинете, мадам,

Бросив на сына горестный взгляд, молодая мать проглотила слезы и пошла за слугой к врачу.

Фредерик, оставшись один, облокотился о перекладину раскрытого окна, которое выходило, как мы уже говорили, на место гуляния. По ту сторону бульвара возвышались несколько холмов, омываемых Луарой. А на горизонте виднелся поднимавшийся над лесом, которым он был окружен, замок Пон-Бриллан, наполовину скрытый осенним туманом.

Машинально преходящий с одного на другое, взгляд юноши остановился на башнях замка.

При виде его он вздрогнул, черты лица перекосились, омрачившись еще больше. Облокотившись на окно, он погрузился в глубокую задумчивость.

Озабоченность его была так велика, что он не видел и не слышал, как в комнату вошел другой человек и с книгой в руке сел в углу салона, не обратив внимания на юношу.

Анри Давиду, так звали прибывшего, было около тридцати пяти лет.

Он обладал высоким ростом и стройной фигурой; черты его лица, опаленного жаром тропического солнца, резкие и энергичные, были не лишены очарования, которое заключалось, может быть, в печальном выражении; его высокий лоб обрамляла вьющаяся темная шевелюра. Черные живые глаза, над которыми возвышались арки изогнутых бровей, имели взгляд одновременно задумчивый, мягкий и проникновенный.

Давид, возвратившись из далекого путешествия, приехал провести несколько дней у своего лучшего друга, доктора Дюфура. Этим же вечером он должен был отправиться в Нант, где собирался сесть на судно, чтобы отправиться в новое, далекое странствие.

Фредерик, все так же облокотившись на окно, не отрывал глаз от замка Пон-Бриллан.

Сидя в салоне и продолжая чтение, Анри Давид положил книгу на колени, для того, чтобы подумать, поднял голову и впервые заметил юношу, которого он видел в профиль.

Тотчас он вздрогнул. Можно сказать, что дорогое и горестное воспоминание кольнуло снова его сердце при виде Фредерика, так как две слезы блеснули в растроганных глазах Давида. Затем, проведя рукой по Лбу, словно желая прогнать тягостные мысли, он стал рассматривать юношу с бесконечным интересом. Пораженный сначала редкой красотой его лица, он скоро с удивлением заметил на нем горькое и мрачное выражение.

Глаза Фредерика неотрывно смотрели на замок. Давид без труда угадал, к чему прикован этот пристальный взор, и сказал себе:

- Какие горестные мысли пробуждает у этого бледного и красивого юноши вид замка Пон-Бриллан, от которого он не отводит взгляда?

Вдруг внимание Давида было отвлечено звуком фанфар. Этот звук, сначала далекий, все ближе становился к Мэлу.

Через несколько минут бульвар, где находилось уже много любопытных, заполнился толпой, жаждущей восхищаться процессией псовой охоты, которую устроил в честь Св. Губерта молодой маркиз.

Общее ожидание было ненапрасным: трубы гремели все громче, и блестящая кавалькада въехала на Мэл.

Парад открывали четыре копейщика на конях, в парадной ливрее светло-желтого цвета, воротник и обшлага ее были красными, по талии ее расшили серебром.

На голове каждого возвышалась треуголка, за поясом висел охотничий нож. Эти люди трубили в фанфары, возвещая, что охота закончилась удачно.

Затем вели пятьдесят больших гончих английской породы. На шеях у них в честь дня св. Губерта красовались банты из алых и желтых лент - по цвету ливрей хозяина. Ленты немного потрепались и разорвались о колючий кустарник, через который собаки продирались во время охоты.

Шесть пеших лакеев, также в парадных ливреях, обутые в шелковые чулки и башмаки с серебряными пряжками, с охотничьими ножами на перевязи, сопровождали свору и, трубя в трубы, повторяли, точно эхо, фанфары копейщиков.

За ними следовал охотничий фургон, служивший погребальной колесницей великолепному оленю с ветвистыми рогами, распростертому на ложе из листьев и окаймленному длинными развевающимися лентами тоже красного и бледно-желтого цвета.

Позади фургона ехали охотники - одни в красных рединготах, другие в униформе для псовой охоты, подобно молодому маркизу де Пон-Бриллану. Две коляски, в которые были запряжены по четверке превосходных коней, управляемые маленькими кучерами в красных куртках, сопровождали охотников. В одной из них находилась вдовствующая маркиза, а в другой - молодые прелестные женщины в костюмах для верховой езды. На левом плече у них была прикреплена розетка из лент, повторяющих цвета Пон-Бриллана, так как они сопровождали охотников до тех пор, пока олень не был затравлен.

В другой коляске или, скорее, фаэтоне, места занимали не принимавшие в охоте участия женщины и несколько мужчин, которые вследствие своего возраста были только зрителями охоты.

Наконец, держа на поводу запасных лошадей в богатой сбруе, проехали в конце кортежа конюхи.

Изящество этой псовой охоты, породистость собак, богатство ливрей, великолепие упряжи, благородная осанка всадников, красота и элегантность всадников, которые сопровождали охотников, были бы замечены везде, но для зевак маленького городка Пон-Бриллана этот кортеж явился настоящим спектаклем, нечто вроде оперного марша, где ни в чем не было недостатка - ни в музыке, ни в костюмах, ни в торжественности.

В наивном восхищении самые пылкие, а, возможно, самые дальновидные из этих горожан (добрая половина их являлась поставщиками замка) кричали: «Браво, господин маркиз!» и хлопали с восторгом в ладоши.

К сожалению, эту триумфальную помпу смутило происшествие, которое произошло почти под окнами дома г-на Дюфура.

Мы не забыли старого коня, который привез мадам Бастьен с сыном и на мудрость которого положились, оставив одного, с закинутыми на шею поводьями, перед домом врача.

Почтенный конь заслуживал такого доверия, и оно было бы, как всегда, оправдано, если бы не кортеж маркиза.

При первых звуках фанфар деревенский конь насторожил уши, оставаясь неподвижным. Но когда процессия пошла перед ним, звучание труб, крики зрителей, вопли детей, лай собак, вид большого количества лошадей - все это вместе взятое, наконец, заставило выйти почтенного ветерана из его обычного и мудрого спокойствия. Вдруг заржав, как в лучшие дни своей молодости, он испытал злополучное желание присоединиться к раззолоченной группе, двигавшейся перед ним.