Эжен Сю - Зависть

В два или три прыжка старик действительно достиг блестящей кавалькады, увлекая за собой коляску и распугивая толпу.

Как раз в середине кортежа конь резко встал на дыбы и, держась с минуту на задних ногах, передними перебирал в своем неуместном веселье, как раз над коляской, где находилась вдовствующая маркиза де Пон-Бриллан. Та, испуганная, откинулась назад, отмахиваясь платком и издавая пронзительные крики, как и ее спутницы.

При этих воплях молодой маркиз обернулся, заставил сделать своего коня поворот и огромный прыжок с грацией и смелостью, а затем крепкими ударами хлыста скоро дал понять почтенному и не в меру игривому животному недопустимость подобных проделок. Этот жестокий урок был встречен раскатами смеха и аплодисментами многочисленных зрителей, очарованных непринужденностью Рауля де Пон-Бриллана.

Что касается старого коня, то, чувствуя свою ошибку и сожалея о том, что нарушил доверие хозяев, он вернулся, совсем жалкий, и скромно занял свое место у дверей доктора под гиканье публики. А кортеж в честь св. Губерта спокойно заканчивал шествие по бульвару.

Фредерик Бастьен видел из окна всю эту сцену.

При входе кортежа на Мэл выражение лица Фредерика внезапно так сильно изменилось, что Давид, сначала увлеченный звуком фанфар, замер и ни о чем больше не думал, созерцая со все возрастающим удивлением этого юношу, черты лица которого, несмотря на их редкую красоту, стали почти пугающими.

В самом деле, горькая улыбка, которая за минуту до этого кривила губы Фредерика, пока он смотрел на замок вдали, сменилась при появлении процессии в честь св. Губерта выражением горестного изумления. Но когда он увидел проезжающего под приветствия многочисленных зрителей Рауля де Пон-Бриллана, одетого в свой великолепный костюм, расшитый серебром, и сидевшего на великолепном черном, как эбеновое дерево, коне, лицо его стало мертвенно-желтым, с каким-то синим отливом, а руки с такой силой вцепились в перекладину окна, что было видно, как вздулись вены под белой кожей.

Можно сказать, что какое-то очарование рока заключалось в этом окне для несчастного юноши. Оно мешало бежать от ненавистного зрелища.

Ни одно из этих чувств - сдержанных или неистовых, - не ускользнуло от Давида, который своим умом наблюдателя долгое время изучал людей и выказал глубокое значение человеческой души. Почувствовав, как сердце его сжалось, он бросил на Фредерика взгляд, полный сострадания.

«Бедный юноша, он уже узнал ненависть, - размышлял Давид. - Я не сомневаюсь: то, что он испытывает к другому юноше, который сидит на красивом черном коне - это ненависть. Но как она могла родиться?»

Давид как раз думал над этим, когда произошел смешной эпизод со старым конем, сурово наказанным молодым маркизом под аплодисменты зевак.

Увидев, как избивают его коня, Фредерик стал страшным. Его глаза расширились от гнева и налились кровью. Наконец, издав крик ярости, он в слепом бешенстве рванулся бы в окно, чтобы броситься на маркиза, если бы не был остановлен Давидом, который обхватил его поперек тела.

Это неожиданное вмешательство потрясло Фредерика. Он опомнился, его первый порыв прошел, и он спросил Давида дрожащим от гнева голосом:

- Кто вы, сударь? Почему вы трогаете меня?

- Вы так неосторожно наклонились в окно, молодой человек, что едва не упали, - ответил осторожно Давид. - Я хотел предотвратить несчастье…

- Кто вам сказал, что это было бы несчастьем? - продолжал юноша глухим голосом.

Затем он резко отошел, бросился в кресло, закрыл лицо руками и стал беззвучно плакать.

Интерес и любопытство Давида все более возрастали. Он смотрел с немым сочувствием на несчастного юношу, совершенно изнуренного недавним чрезмерным усилием.

Вдруг дверь кабинета доктора отворилась. Это вошла мадам Бастьен в сопровождении доктора Дюфура.

Первыми словами, которые произнесла Мари, не заметив ни Давида, ни Фредерика, были:

- Где же мой сын?

В самом деле, мадам Бастьен не могла видеть его: кресло, в которое он бросился со слезами, заслонила створка двери.

При виде трогательной и нежной красоты молодой женщины, которой, как мы уже сказали, можно было дать не более двадцати лет с небольшим и черты лица которой отличались чрезвычайным сходством с наружностью Фредерика, Давид замер на мгновение с изумлением и восхищением - чувствами, из которых складывается глубокий интерес. Он понял, что она была матерью юноши, внушившего ему необычайное сострадание.

- Но где же мой сын? - повторила мадам Бастьен, делая шаг и начиная осматриваться с беспокойством.

Давид сделал ей знак, приглашавший взглянуть за дверь, добавив вполголоса:

- Бедный мальчик! Он там.

Были в тоне его голоса, в его лице, когда он произнес эти слова, такая нежность, такое волнение, что поначалу удивленная при виде этого незнакомца, она сказала, как если бы уже знала его:

- Боже мой, что с ним? Уж не произошло ли с ним чего-нибудь?

- Со мной ничего не случилось, мама, - отозвался вдруг юноша, который воспользовался минутой, пока мать не могла его видеть, чтобы вытереть и скрыть свои слезы.

Затем, поклонившись с мрачным и рассеянным видом доктору Дюфуру, с которым прежде обращался так сердечно, Фредерик приблизился к матери, сказав ей:

- Ты пришла, мама?

- Фредерик, - воскликнула она, обнимая его обеими руками и с тревогой всматриваясь в его глаза, - ты плакал?

- Нет-нет, - он нетерпеливо топнул ногой, высвобождаясь из материнских рук. - Ну, идем же!

- Не правда ли, сударь, он плакал? - воскликнула она, глядя на Давида вопрошающим взглядом.

- Ну, хорошо, признаюсь, я плакал, - ответил Фредерик с сардонической [5] Злобно-насмешливый, язвительный. улыбкой, - плакал, так как этот господин (он указал на Давида) - помешал мне упасть из окна. Теперь, мама, ты знаешь все. Пойдем.

И Фредерик порывисто направился к двери.

Доктор Дюфур, удивленный и огорченный не меньше мадам Бастьен, сказал Давиду:

- Друг мой, что все это значит?

- Сударь, - Мари обратилась к другу доктора, сконфуженная и опечаленная тем, что этот незнакомец составит плохое мнение о Фредерике, - я не знаю, что хочет сказать мой сын, не знаю, что произошло, но умоляю, извините нас.

- Успокойтесь, мадам, это я должен извиниться, - Давид доброжелательно улыбнулся, - сейчас ваш сын заметил, будто он неосторожно наклонился в окно. Я совершил ошибку, обойдясь с ним, как со школьником. Что вы хотите - мальчик горд в свои шестнадцать лет. И он прав, так как в этом возрасте он уже почти мужчина и понимает еще лучше всю прелесть и счастье материнской любви.

- Сударь! - закричал Фредерик с раздувающимися от гнева ноздрями и запылавшим румянцем лицом, - я не нуждаюсь в уроках!