Эжен Сю - Зависть

Спустившись вниз, мадам Бастьен и Давид нашли на столе готовый ужин.

- Я опасаюсь, как бы Фредерик не отказался сесть этим вечером за стол, - произнесла Мари. - Извините меня, я пойду и поищу его.

Давид поклонился, а мадам Бастьен поспешила в комнату сына. Тот медленно прохаживался с задумчивым видом.

- Дорогой мой, ужин готов, - сказала она. - Хочешь пойти в столовую?

- Спасибо, мама, я не голоден. Я сейчас лягу спать.

- Ты не страдаешь?

- Нет, мама. Но я себя чувствую усталым, мне нужно отдохнуть.

- Сынок, я надеюсь, что ты подумаешь над своими словами, которые были бы неприятны г-ну Давиду, если бы он уже не испытывал к тебе самый доброжелательный интерес и если бы он не был уверен, как он тебе сказал, что ты возьмешь назад свои несправедливые подозрения благодаря его заботам и доброте. Он станет для тебя не учителем, а другом… Я добавлю - и братом, несмотря на вашу разницу в возрасте. Завтра утром ты увидишь его и отнесешься к нему с тем уважением, которого заслуживает его доброе отношение к тебе, не так ли?

Фредерик ничего не ответил, но его губы слегка сжались, и он склонил голову. Казалось, он избегал материнского взгляда.

Мадам Бастьен хорошо изучила лицо своего сына. Она поняла, что он решил хранить упорное молчание и, не настаивая больше, присоединилась к Давиду.

После скромного ужина мадам Бастьен вновь заглянула к сыну. Тот казался спокойным. Тогда она возвратилась с Давидом в комнату для занятий, служившую еще и салоном.

Снаружи доносился свист осеннего ветра, в доме же царила тишина. Потрескивал очаг, и на его красноватые плиты падали отблески пламени. Лампа с абажуром отбрасывала приглушенный свет на комнату, где сидели Мари с Давидом.

Тот, желая отвлечь молодую женщину от тягостных мыслей о Фредерике, попросил показать ему учебные тетради юноши, его переводы, сочинения и несколько поэтических эссе, написанных им еще в добрые времена, когда он заставлял гордиться и радоваться свою мать.

Давид надеялся найти среди этих страниц, о которых мадам Бастьен упоминала за ужином, какую-то мысль, фразу или слово, в которых содержится, может быть, зарождение зловещих идей, неотступно преследующих юношу.

Мари наклонилась, облокотившись о стол, тогда как Давид сидел и внимательно просматривал работы Фредерика. Она с беспокойным любопытством не отрывала глаз от наставника, словно стремясь заранее отгадать по его лицу, доволен ли он тем, что читает (в частности, рассказ, сочиненный Фредериком на тему, данную матерью).

Сначала молодая женщина сомневалась в успехе. Черты лица Давида оставались задумчивыми и серьезными. Но вдруг он улыбнулся. За этой улыбкой последовали утвердительные кивки головой и несколько раз он произнес вполголоса:

- Хорошо, очень хорошо…

Затем вдруг он показался недовольным, скомкал в легком нетерпении один из листов тетради. Его лицо, вновь стало спокойным, и он продолжал чтение.

Лицо Мари отражало, как в зеркале, каждое движение лица Давида, с которого она не спускала глаз: улыбка гордости, когда ему нравилось написанное, грусть и озабоченность, когда он был недоволен.

Но скоро, впервые за долгое время, счастливая мать, забывшая на минуту свои горести, могла только радоваться триумфу Фредерика. Одобрительные знаки Давида участились. Заинтересованный и увлеченный тем, что читал, он, казалось, испытывал полное удовольствие и несколько раз сказал растроганным голосом:

- Хороший юноша. Это великодушие, это воспитание, полное сердечных порывов… О, это от сердца, все от сердца.

Произнеся последние слова, Давид поднес руку к слегка затуманившимся глазам и продолжал чтение, не думая больше о присутствии мадам Бастьен.

От Мари не ускользнули ни слово, ни модуляция голоса, ни один жест. Косвенно она чувствовала волнение, которое обозначилось на мужественном и выразительном лице Давида.

Только тогда, отдавая должное своему гостю, которого она видела до этого, не разглядывая, Мари нашла его лицо если не очень красивым, то привлекательным. Особенно ее поразило ласковое и задумчивое выражение темных глаз. Мари не могла отделить сына от своих мыслей и замечании.

Она заметила, что у Давида, как и у Фредерика красивые, ухоженные руки и он одевался с элегантной простотой. Поэтому она поздравила себя с тем, что привила сыну навык тщательно следить за собой, несмотря на то, что многие люди считают это напускным кокетством. Но она рассматривала это как следствие природного достоинства и уважения к себе. Эти размышления Мари, которые мы так долго описывали, были сделаны почти мгновенно. Она же по-прежнему следила за малейшими изменениями в липе гостя, который, заинтересовываясь все больше чтением рассказа Фредерика, внезапно воскликнул:

- Нет, невозможно, чтобы тот, кто написал эти строки с такой возвышенностью, можно сказать наивной - настолько она кажется естественной и подходит ему по духу, - не услышал рано или поздно голос разума и собственного сердца. А эти страницы, мадам, написаны задолго до того, как вы заметили первые изменения в характере вашего сына!

Мадам Бастьен сосредоточилась на мгновение и ответила:

- Насколько я помню, этот рассказ был написан перед экскурсией, которую мы совершили в замок Пон-Бриллан в конце июня. А первое беспокойство Фредерик стал мне внушать в начале августа.

После короткого размышления Давид заметил:

- А с того времени, как вы заметили столь значительные перемены в характере Фредерика, было им написано какое-нибудь сочинение? Это может нам помочь, так как пути его тайных мыслей могли обнаружить себя невольно.

- Ваше замечание очень правильно, месье, - ответила Мари, пораженная внезапным воспоминанием. И, взяв одну из тетрадей сына, она показала ее Давиду со словами:

- Видите, в этом месте недостает нескольких листов. Я спросила у сына причину, из-за которой он их вырвал. Он ответил, будто недоволен тем, что написал и не хотел мне показывать. Это произошло, когда он начинал внушать мне серьезное беспокойство.

- А на страницах, которые остались, вы не заметили ничего странного, мадам?

- Вот, все перед вами, месье. С того времени Фредерик почти ничего не написал. Его отвращение к занятиям все более усиливалось. Напрасно я давала ему по привычке какие-либо темы - исторические или выдуманные…

Он пытался написать несколько строк, но затем, охваченный непреодолимым унынием, бросал перо, закрывал лицо ладонями и оставался так на целые часы, глухой ко всем моим вопросам и просьбам.

Пока она говорила, Давид внимательно просматривал отрывки из рассказов, которые она ему передала.

- Это странно, - заявил он через некоторое время, в этих строчках, написанных, как попало, исчезла всякая возвышенность, всякое чувство. Даже по стилю ощущается его мрачное настроение. Можно сказать, что над сознанием несчастного юноши сгустилась какая-то пелена. Усталость, скука, которые он испытывал от работы, обнаруживались с каждым днем. Но вот несколько слов, старательно зачеркнутых, - добавил Давид, стараясь разобрать вычеркнутое.