Эжен Сю - Зависть

- Она не хочет меня затруднять и просит не делать ответный визит в замок. Я тоже заметила это унизительное различие, и авансы, которые разбрасывает таким способом госпожа де Пон-Бриллан, вероятно, вынудят меня закрыть для нее в будущем двери моего дома. Я отнюдь не польщена ее визитом. Наоборот, испытываю беспокойство и страх при мысли, что госпожа маркиза вновь приедет сюда с внуком. И Фредерик может столкнуться лицом к лицу с предметом своей ненависти. Ах, господин Давид, мое сердце леденеет при этой мысли, так как я вспоминаю ужасную сцену в лесу.

- Этот визит мне кажется тем более странным, мадам, что он сопровождался подозрительными обстоятельствами. Наш друг, доктор Дюфур, мне говорил о вдове де Пон-Бриллан как о женщине, которая, несмотря на свой преклонный возраст, сохранила цинизм и развращенность эпохи своей юности. Ваше намерение отдалиться от вдовы я одобряю. Но только, сопоставляя эти факты, пусть и оскорбительные, с ненавистью Фредерика к Раулю де Пон-Бриллану, очевидно, что тот не знает вашего сына. Как же иначе он согласился бы сопровождать сюда свою бабку?

- То же самое и я себе твержу, господин Давид. Ах! У меня кружится голова от желания проникнуть в эту ужасную тайну.

Три дня прошли в бесплодных попытках со стороны воспитателя и Мари разгадать этот секрет.

Фредерик оставался непроницаемым.

Давид дошел до самых крайних средств - он заговорил с ним о Рауле. Юноша слегка побледнел, опустил голову и остался нем и неподвижен.

«Должно быть, он отказался от своей мести, - подумал Давид, внимательно изучая физиономию Фредерика. - Ненависть в нем еще есть, но она стала пассивной».

Это убеждение разделяла и Мари, успокоенная тем, что уже не ожидала повторения случая, леденившего её ужасом.

Состояние Фредерика, казалось, ухудшалось с каждым днем.

Этот несчастный был только тенью самого себя. Упорный, решительный, как во зле, так и в добре, он ощущал столь сильные угрызения совести по поводу своего тяжелого проступка, как некогда испытывал жажду мести. Беспрестанно его тяготила изнурительная мысль:

« Какое сравнение будет теперь делать моя мать между мною, чуть не ставшим подлым убийцей, и этим БЛАГОРОДНЫМ маркизом, о котором она отзывалась столь похвально. И все же, если бы она знала! О, несчастье мне, несчастье! Больше, чем когда-либо я ненавижу Пон-Бриллана, а угрызения совести меня обезоруживают ».

Однажды днем Давид сказал Мари:

- С легким сердцем соглашаясь на скромное существование, которое он вел с вами, Фредерик, может быть, выказывал когда-нибудь стремление к роскоши, богатству или сожаление по поводу того, что он ими не обладает?

- Никогда, г-н Давид. Нет такой мысли о сыне, которая не пришла бы мне на ум, ибо со времени несчастья я беспрерывно роюсь в своей жизни, перебирая прошлое. Нет, никогда я не слышала, чтобы Фредерик желал чего-либо за пределами нашей скромной жизни. Как-то раз он с нежностью сказал мне: «Матушка, есть ли более счастливая судьба, чем у нас? Какое счастье жить с тобой в нашем милом и уединенном мирке!»

Бедная Мари не смогла закончить: это воспоминание о прошлом счастье терзало ее.

Давид, однако, не останавливался, следуя за своей мыслью с той неспешной настойчивостью, с той тщательностью и глубокой наблюдательностью, при помощи которой ученые зачастую реконструируют мир, эпоху, какое-нибудь существо по нескольким кускам, незначительным отрывкам.

- Вы не считаете, что Фредерик честолюбив? - спросил однажды Давид у мадам Бастьен. - В своих излияниях вам, когда речь заходила о его будущем, какие он строил планы?

Мари грустно улыбнулись и ответила:

- Как-то я заговорила с ним об этом. «Ну, сынок, какую карьеру ты изберешь, когда станешь мужчиной?

Кем ты хочешь быть? - «Твоим сыном», - ответил он нежно. - Я тебя понимаю, - ответила я, - но ты ведь должен избрать себе карьеру. - «Жить подле тебя, сделать тебя счастливой - я не хочу иной карьеры». - Но, наконец, шальная голова, тебе надо чем-то заняться! - «Заняться? А обнимать тебя, слушать тебя, смотреть на тебя, гулять вместе, раздавать милостыню, любоваться цветами, смотреть вместе на солнце, когда оно садится, или на луну, восходящую над нашими дубами - разве недостаточно этих занятий? Ах, мама, если бы дни были длиннее, и то бы они пролетали для меня, как одна минута». Вот каким было тогда честолюбие моего сына, г-н Давид, - закончила Мари, вытирая слезы.

- Сердечная и очаровательная натура, - одобрил Давид, разделяя волнения матери, и продолжал. - А после того визита в замок Пон-Бриллан вы не замечали, что его роскошь огорчает Фредерика?

- Нет, г-н Давид. Если не считать грубости интенданта, которая рассердила моего сына, этот день для него, как и для нас, был полон занимательности и радости.

- Но все же через некоторое время ничто не натолкнуло вас на мысль, что Фредерик сравнивает с некоторой горечью, с завистью, наконец, ваше скромное существование с пышной жизнью молодого маркиза?

- Фредерик! - воскликнула с упреком мадам Бастьен. - Ах, сударь, мой несчастный сын пал слишком низко. Неистовый характер чуть не довел его до преступления. Причина этого нам неизвестна, но - он и зависть? О, вы ошибаетесь, г-н Давид. Как в счастливые, так и в горькие дни своей жизни он защищен от подобного упрека.

Давид ничего не ответил и остался задумчивым.

С каждым днем росла дружба Давида и Мари, которая еще подогревалась их общими интересами и тревогами. Их беседы, впрочем, состояли из обмена вопросами, излияниями, опасениями, планами и надеждами, а предметом их был все тот же Фредерик.

Давид и Мари проводили одни, сидя рядом, долгие зимние вечера, так как сын Мари уже в восемь часов уходил в свою комнату. Он сразу ложился в постель и притворялся спящим, чтобы избавиться от забот, которыми его окружали, и погрузиться с закрытыми глазами в черную пропасть своих мыслей.

«Я стал еще большим негодяем, чем был, - говорил себе юноша. - Прежде беспокойство матери, беспрерывные вопросы о моей неведомой болезни раздражали меня. Теперь они причиняют мне терзание и усиливают мое отчаяние. Я понимаю, как должна страдать моя мать - она меня жалеет. Каждый день приносит мне новое доказательство ее соболезнования, ее бесплодных попыток меня излечить. Увы! Она может мне простить преступление, но забыть - никогда! Она не должна узнать об обстоятельствах, толкнувших меня на убийство маркиза. Теперь я буду для нее только грустным предметом сострадания. Так и должно случиться, ибо я чувствую, что зло во мне неизлечимо, поскольку сопротивляется такой помощи, такой любви. То, что я думаю о своей матери, я думаю и о г-не Давиде. Теперь я понимаю его преданность мне и моей матери. Но его заботы настолько же бессильны. Ах, зло, от которого я страдаю, больше не излечится, как не исчезнут угрызения совести от подлого и страшного поступка».