Эжен Сю - Зависть

- Да, милый. Суть в том, что, как ты говоришь, живительные силы земли найдут хорошее применение, вместо того, чтобы оставаться бесплодными или плохо использованными.

- Да, мадам, - подтвердил Давид, обмениваясь с Фредериком лукавой улыбкой, - и чтобы продолжить сравнения этого милого юноши, я добавлю, что это относится и к страстям, рассматриваемым как самые опасные и живучие потому, что они проникают глубоко в сердце человека.

Бог вложил их туда и не надо вырывать их оттуда, сделайте только полезную прививку острым колючкам, как говорит Фредерик, заставьте их зацвести и принести огромную пользу, заложенную в них.

- Это мне напоминает, г-н Давид, разговор относительно чувства ненависти. Вы как-то доказывали мне, что бывает ненависть благородная, великодушная, даже героическая, - сказала мадам Бастьен.

- Ну да, мама, - согласился с ней сын. - Зависть тоже может быть, как и ненависть, героической и возвышенной.

- Зависть! - воскликнула Мари Бастьен.

- Да, зависть, ибо болезнь, убивавшая меня, была завистью.

- Ты стал завидовать, ты?!

- После нашего визита в замок Пон-Бриллан, при виде тех чудес.

- Ах, - воскликнула Мари, внезапно озаренная этим открытием и вздрагивая, если можно так выразиться, от прошлого ужаса, - теперь я понимаю все, несчастный мальчик!

- Напротив, счастливый, мама. Если вначале из-за недостатка обработки эта зависть была черной и угрюмой, как ель, о которой мы сейчас говорили, то теперь наш друг, - Фредерик с улыбкой повернулся к Давиду, - наш друг привил ей тягу к доблестному соревнованию, благородному честолюбию… И ты увидишь ее плоды, мама, увидишь, как мужеством, стойкостью, добротой я прославлю твое имя и свое. Это скромное имя которое мне причиняло страдания. Слава! Известность! О, какое прекрасное будущее, мама! Ты должна будешь с гордостью говорить: «Это мой сын, мой сын!»

- Дитя мое, милое дитя! - воскликнула Мари с обожанием, теперь я поняла и причину твоей болезни, и как ты исцелился.

Затем, обратившись к наставнику, она смогла только проговорить:

- Господин Давид, о, господин Давид!

Радостные рыдания лишили ее возможности продолжать.

- Да, поблагодари его, мама, - вступил в разговор Фредерик, воодушевленный и взволнованный, - люби его, благословляй, так как ты не знаешь, с какой добротой, деликатностью, самоотверженностью и умом он добивался исцеления твоего сына.

Его слова запечатлелись здесь, в моем сердце, они вернули меня к жизни, к надеждам, ко всем благородным чувствам, которые ты во мне воспитала, мама. Благодарю тебя за все! Ведь это ты нашла моего спасителя, чей добрый гений достоин твоего!

Бывает счастье, не поддающееся описанию. Таким счастливым был конец этого дня для Давида, Мари и ее сына. Фредерик был слишком переполнен признательностью и восхищением своим новым другом и хотел, чтобы эти чувства разделила с ним мать. Слова наставника так запали в его душу, что почти дословно он пересказал матери их беседу.

Очень часто Фредерик был готов признаться Мари, что он обязан Давиду не только духовным спасением, но и спасением жизни, однако его удерживало обещание, данное другу, к тому же он опасался взволновать мать.

Что касается Мари, то, вспоминая все поведение Давида с первого часа выказанной им преданности до сегодняшнего радостного триумфа, она вспомнила лишь его приветливость, простоту, деликатность благородство и настойчивость, увенчавшиеся таким блестящим успехом, достигнутым благодаря доброте сердца и возвышенности ума. Итак, она испытывала к Давиду чувство, которое трудно определить: это была смесь нежной привязанности, восхищения, уважения и горячей признательности, ибо молодая женщина была обязана Давиду не только исцелением Фредерика, но и надеждой на его большое будущее, которое она видела славным, знаменитым, не сомневаясь, что его способности, умело направленные Давидом и подстегнутые пылом благородного честолюбия, в один прекрасный день вознесут Фредерика.

Теперь в сердце Мари Давид стал неразлучен с Фредериком и, не отдавая себе точного отчета в этой надежде, молодая женщина чувствовала, что ее жизнь и жизнь сына неотделима или, скорее, тесно переплелась с жизнью Давида.

Вечер, проведенный в комнате для занятий матерью, сыном и Давидом, был замечательным.

Однако некоторые радости истощают силы, как и горе. Все трое расстались раньше, чем обычно, сказав «до завтра» в чудесной уверенности, что завтрашний день будет счастливым и столь же радостным.

Давид поднялся в свою маленькую каморку.

Он тоже хотел остаться один. Слова, произнесенные Фредериком в порыве признательности, когда он говорил матери о своем наставнике: «Люби его, мама, благословляй», эти слова, на которые Мари ответила, послав ему взгляд, полный невыразимой благодарности, наполнили сердце Давида одновременно радостью и горем.

Он чувствовал, что дрожит, когда встретился несколько раз взглядом с голубыми глазами Мари, залитыми сладостной материнской нежностью. Он трепетал, видя, какими горячими ласками она осыпает сына. Против воли Давид думал о тех сокровищах страсти, которые должна содержать эта чистая и пылкая натура.

- Что было бы, если бы в ее сердце поселилась иная любовь, кроме материнской? - говорил он себе. - Как она была прекрасна сегодня! Какое чарующее выражение! О, я чувствую, что настал для меня час опасности, борьбы и страданий. Вот как окупаются слезы Мари. Я упрекаю себя за то, что посмел поднять глаза на эту молодую мать, столь прекрасную в слезах…

А вот она, такая лучезарная от счастья, которым обязана мне, вот с наивной признательностью ее растроганный взгляд переносится с Фредерика на меня, снова на него и на меня. А ее сын говорит: «Люби его, мама, благословляй» и красноречивее молчания трогательный взгляд этой обворожительной женщины подает мне надежду, что, может быть, в какой-то день.

Давид не осмелился продолжать эту мысль и сказал удрученно:

- Да, настало время смирения и страданий. Признаться в своей любви я не могу. Предоставить Мари догадаться о ней теперь, когда она стольким мне обязана? Она может подумать, что за моей преданностью скрывается расчет. Заставить ее предполагать, что вместо того, чтобы поддаться стихийно интересу, который внушил мне ее сын, столь похожий на оплакиваемого мною брата, я надел личину притворства и под предлогом участия захотел добиться доверия молодой женщины? Потерять в ее глазах единственную заслугу моей преданности и верности, пасть в ее мнении? Никогда, никогда! Между мною и Мари постоянно будет ее сын. А чтобы убежать от этой любви, которая постоянно возрастает, должен ли я покинуть их дом? Нет, я еще не могу. Сего дня, в упоении откровения Фредерик сменил мрачное отчаяние на пылкое воодушевление, но вдруг Фредерик снова упадет в пропасть, куда он скатывался?