Эжен Сю - Зависть

Но при всяком случае Давид старался выдвинуть вперед Фредерика, а сам стушевывался за ним, желая привлечь к юноше всеобщую признательность. Он хотел вознаградить юношу, чтобы увлечь его все дальше по благородной стезе.

А, впрочем, даже если бы Давид не проявлял столько деликатности и ума, Фредерик все равно уже выказал столько храбрости, настойчивости и сердечности, так явственно сочувствовал несчастным, участь которых по мере своих возможностей они с матерью старались облегчить, что его имя было у всех на устах и в памяти.

Пятнадцать дней, последовавших за наводнением, были наполнены для Давида, Фредерика и мадам Бастьен заботами и благотворительностью.

С наступлением ночи они возвращались домой промокшие или покрытые снегом и начинали приводить себя в порядок. Чистота и уют были их единственной роскошью.

Мари Бастьен входила в комнату для занятий, уложив свои пышные волосы. Как правило, она была одета в голубое платье из плотного сукна, великолепно облегающее ее талию нимфы. Ослепительной белизны манжеты и простенький воротничок, отделанный вишневым шнуром, оттеняли голубой цвет платья.

Эта деятельная жизнь, большая часть которой проходила на свежем воздухе, бодрость ума, самые трогательные и благородные побуждения сердца, ясность души не только стерли с пленительных черт Мари последние следы минувших страданий, но и сделали их еще более цветущими, если можно так выразиться. Красота Мари стала настолько ослепительной, что Давид иногда забывался, созерцая ее с немым восхищением.

Те же причины преобразили и Фредерика. Как никогда он был цветущим, крепким и здоровым.

Мари, ее сын и Давид, собираясь по вечерам после насыщенных мужественными заботами дней, беседовали о прошедших событиях в комнате для занятий в ожидании обеда. Никто не подумал даже о том, что неплохо было бы заменить проданное столовое серебро фарфоровым сервизом. После еды все шли в мастерскую, где Мари собрала нескольких работниц, занятых пошивом белья и одежды. Экономичность этого способа позволила увеличить количество подарков потерпевшим. Конец долгих зимних вечеров обычно все трое проводили в комнате для занятий, собравшись у потрескивающего очага, тогда как снаружи свистел холодный ветер.

Незаметно протекали часы для этих трех человек, связанных между собой священными, нерасторжимыми узами.

То говорили о будущем Фредерика, который должен был снова приступить к занятиям под руководством Давида, то разговор заходил о путешествиях, и Давид, неоднократно бывавший в Старом и Новом Свете, удовлетворял любопытство своих собеседников.

Описывая нравы, места и оружие, одежду, он иногда подкреплял свои рассказы рисунками.

Громким чтением или исполнением какого-нибудь отрывка заканчивался обычно вечер, так как Давид оказался превосходным музыкантом. Часто он исполнял для Мари и Фредерика мелодии различных народов или простенькие кантилены.

В этих семейных беседах, зачастую смешанных с интимными излияниями, Давид все больше поражался незаурядному уму мадам Бастьен и возвышенности ее души. Освободившись от тягостных мыслей, она обрела свойственную ей широту ума. Он с радостью заметил, какое участие она принимает в том благородном стремлении, которое он постарался придать помыслам Фредерика. К тому же Давид обдумывал план и направление занятий, которые он должен был представить на рассмотрение Мари и ее сыну.

С каждым днем Давид все больше привязывался к своему ученику, изливая на него всю нежность, любовь и заботу, которые жили в его сердце после смерти младшего брата. Давид до сих пор очень сожалел об этом и скорбил. Полюбив так сильно сына мадам Бастьен, молодой мужчина обманывал себя братскими воспоминаниями и пытался свое отношение к юноше оправдать его простым сходством с умершим братом-

Зачастую бывало, что часы били полночь и засидевшееся счастливое трио с изумлением переглядывалось, дивясь быстрому бегу времени.

- Как, уже?! - восклицали они. И каждый говорил;

- До завтра!

Мари уходила к себе, а Фредерик провожал Давида в его комнатку и на пороге, уже открыв дверь, наставник и ученик застывали на пороге в долгой беседе. Один слушал, затаив дыхание и засыпая вопросами с пылом юности и любознательности, а другой говорил рассудительно и проникновенно, как зрелый мужчина, посмеивающийся по-доброму над юношеским нетерпением.

Однажды старая Маргарита была вынуждена подняться к ним и сказать Фредерику:

- Месье, уже первый час. Вы же знаете, что ваша мать не ложится раньше вас.

И Фредерик, пожав руку Давилу, спустился к матери. Там они долго говорили о своем общем друге.

- Мама, каким интересным был его рассказ о путешествии в Малую Азию! - поделился впечатлениями Фредерик.

- О, да! А сколько необыкновенных историй мы узнали от месье Давида о вибрации звука, когда так некстати оборвалась струна пианино!

- Мама, а сравнение свойств звука со свойствами света - это увлекательно, как фантастическая история.

- А этот чудесный отрывок из Моцарта, который он нам играл! Помнишь? Что-то легкое, воздушное… Какое счастье, что мы, такие невежды, не знали до этого Моцарта. Для нас открылось сокровище гармонии!

- А этот анекдот о старости Гайдна - как он был трогателен!

- Помнишь, что он нам рассказывал об обществе моравских братьев и последователя Оуэна в Америке? Сколько благодеяний было бы сделано, сколько несчастий предотвращено, если бы эти идеи получили развитие в нашей стране!

- А ты заметила, мама, когда он говорил о богатстве, которое можно было бы разделить между столькими нуждающимися, в глазах его стояли слезы?

- Ах, дитя мое, это самое благородное сердце на свете!

- И он любит нас, правда, мама? Ты видишь это. Он нас крепко и так сильно любит, что никогда не сможет покинуть нас! У него нет семьи, а доктор Дюфур - его лучший, друг, как и наш! О, где ему будет лучше, чем не с нами?

- Оставить нас! - воскликнула мадам Бастьен.

- Но ведь это он дал нам силу, веру, надежду на будущее. Может ли он оставить нас теперь?

Старая Маргарита вынуждена была теперь здесь прервать беседу:

- Ради Бога, мадам, ложитесь, ведь уже два часа ночи. А в шесть часов вы и месье Фредерик встанете и так намаетесь за день, что будете плохо себя чувствовать.

- Маргарита права со своим ворчанием, - сказала Мари, с улыбкой целуя сына в лоб. - Мы сошли с ума, ложась так поздно!

На следующий день снова требовалось вмешательство Маргариты, чтобы положить конец позднему разговору матери и сына.

Два или три раза Мари засыпала в сладких грезах.

Вечером, когда Фредерик читал вслух, задумчивый Давид сидел за столом, подперев голову руками. Свет лампы ярко освещал его полное выразительности и благородства лицо.