Джон Пристли - Трое в новых костюмах

— Что, если пропустить по стаканчику? — спросил Алан. — Пиво, должно быть, найдется.

— Нет, я — спасибо, — ответил Эдди. — Последние два дня я и так наливался больше, чем следует.

— Мне тоже не хочется, спасибо, Алан, — проговорил Герберт. Голос его звучал немного мечтательно. Он высунул голову из беседки, где все трое сидели на потрепанных соломенных стульях. — Хорошо тут у вас!

Сквозь узкий просвет в листве виднелся ручей, заливные луга, осока и камыши, густые кусты терновника и нежные ивы. Все сияло и в то же время наполовину расплывалось в золотистой дымке заката. Знакомая с детства картина, но сейчас от нее исходило очарование волшебной обетованной земли. Все трое были под властью этих чар.

— Ну, Эдди, выкладывай, — сказал Алан. — Рассказывай, если можешь.

— Постараюсь, — ответил Эдди.

Он начал рассказ с того, как он, наконец, добрался домой и нашел свою телеграмму на полу. Слова ему давались нелегко, но Алан и Герберт поняли все, что он переживал.

— Вы не думайте, что я кого-нибудь обвиняю, — закончил свой рассказ Эдди. — Жену, и ту теперь не виню. Но я был, как бешеный. Это на меня находит, когда я немножко выпью. Пить, конечно, не следовало, но они меня затравили, все эти черти полосатые. Если так будет итти дальше, я прямо не знаю, что делать, сержант. Хоть в армию опять поступай. Я думал, что приехал домой, а попал неизвестно куда. У меня голова кругом идет. И я спрашиваю: они виноваты или я? Если я, то что мне делать? А если они, то что с ними со всеми случилось?

Все молчали. Герберт вопросительно смотрел на Алана. Эдди отвернулся, пряча свои распухшие кровоподтеки.

— Эдди, — ласково обратился к нему Алан, — можно у тебя спросить одну вещь?

— Все, что хочешь, дружище. Спрашивай, пожалуйста.

— Понимаешь, это касается тебя и твоей жены, — нерешительно пояснил Алан. — Предположим, что, кроме вас двоих, никто бы ничего не знал. То есть о том, как она себя вела. Ни один человек, только вы. Простил бы ты ее?

— Да, нельзя себя так вести, — задумчиво сказал Эдди. — Муж на фронте, а она… Это ведь просто нечестно. Правда, у нее на руках умер ребенок… И вообще… Как говорила жена Фреда Розберри, одно к одному…

— И в результате человек доходит до того, — закончил за него Алан, выбирая осторожные выражения, так как он говорил, в сущности, о самом себе, — что все для него трын-трава и на все ему наплевать. Все равно, как и когда он напьется.

— Я мог, конечно, отчитать ее, как полагается, а потом сказать: «Ладно, что было, то было. А теперь, кто старое помянет, тому глаз вон». Это я мог сделать, спору нет, — ответил Эдди.

— Если ты спросишь меня, что я думаю, Эдди, — тихо вмешался Герберт, — то, по-моему, ты этого и хочешь. Ведь, если на то пошло, ты уже раскаиваешься.

Эдди с минуту подумал.

— Может быть, ты и прав, Герберт, — согласился он наконец.

— Не может быть, а наверное, — поправил Алан.

— Я хочу поступать по совести, — сказал Эдди. — И если это по совести, я так и сделаю. Только из Кроуфилда нам надо убраться. Да и ну его к чорту, этот Кроуфилд! Но что тут со всеми с ними случилось, вот что вы объясните мне!

— Думаю, что объяснить не так трудно, — ответил Алан. — Ты приехал из армии. Там ты все время был среди людей, которые делали вместе с тобой одно дело, и суть этого дела была всем ясна. Так ведь? А здесь дело другое. Одно время и здесь люди были такие — после Дюнкерка, когда они боялись вторжения. Это чувство опасности объединяло их, а когда опасность миновала, они снова начали расползаться, и теперь опять каждый тянет в свою сторону, да еще, пожалуй, упорнее, чем раньше, именно потому, что им пришлось некоторое время держаться вместе. Они сейчас в общем такие же, как были до войны. А ты стал другим, и в этом вся штука. Ты думал найти здесь что-то и не нашел. А они хотят, чтобы ты угомонился, и на их языке это значит, что нечего рассчитывать на какие-либо перемены.

— Так что же мне, кланяться им, что ли?

— Нет, нет! — горячо воскликнул Герберт. Эта страстность была так не похожа на Герберта, что двое других с удивлением вытаращили на него глаза. Герберт смутился. — По-моему, — уже спокойнее продолжал он, — Алан прав. Но только не все здесь такие. Есть и люди, которые понимают нас. И они на нашей стороне. Нашелся один человек, который сказал мне, чтобы я ни за что не отрекался от своих убеждений, не позволял заманить себя в стоячее болото, не гнался за спокойной жизнью, которая усыпит во мне все мысли и потихоньку приучит меня думать, что лучше жить по-старому, не заботясь о других… Она… то есть этот человек… еще сказал, что теперь мы все одной ниточкой связаны, хотим мы этого или нет, и если мы не будем работать и думать друг за друга, тогда опять уделом нашим будут ненависть, кровь и нищета.

Эдди уставился на приятеля.

— Со мной так никто не говорил. А разговаривали многие: и священник, и директор, и полисмен, и вообще всякие.

— Кто этот человек, Герберт? — спросил Алан.

Герберт замялся.

— Одна девушка. Та самая, с авиазавода, что спорила с нами в кабачке.

Эдди снова вытаращил глаза.

— Что? Эта черненькая, смазливая, что так на тебя наскакивала?

— Да… только она совсем не такая, Дорис Морган. Кое-что из того, что она говорила тогда, гм… ну, заинтересовало меня. Позавчера мы с ней встретились и поговорили по душам. Очень хорошая девушка!

И он с вызовом посмотрел на друзей.

Алан ответил ему ласковой улыбкой.

— А знаешь, Герберт, я еще тогда подумал, что она тебе очень подходит. На мой вкус немножко резка и не совсем тот тип… но тебе в самый раз. И она все это говорила?

— И это, и еще многое… Я тоже думаю, что она мне подходит. Завтра мы с ней опять встретимся. Есть, конечно, большие трудности.

— Трудности? Какие? Да ну же, Герберт, что из тебя каждое слово нужно клещами тянуть! Можешь не стесняться. Мы с Эдди тоже прошли через это.

— Что правда, то правда, — подтвердил Эдди и даже улыбнулся.

— Откровенно говоря, я и сам сейчас не знаю, на каком я свете, — продолжал Алан. — Веду себя, как последний дурак…

Герберт искоса поглядел на него.

— С тобой ехала, кажется, дочь полковника Саусэма, когда мы тебя встретили?

— Да. Но о ней не будем говорить. Сейчас мы говорим о тебе и о твоей девушке. Так в чем же трудности?

— Конечно, сейчас ничего нельзя предсказать, — угрюмо стал объяснять Герберт, — но у нас все разное. Она — городская, работает на заводе, и все такое. А я деревенщина, люблю землю. Если она переберется ко мне, она пропадет. А если я к ней, мне погибель. Так нам обоим кажется…

— Что верно, то верно, — с чувством согласился Эдди. — Правильно говоришь, Герберт. Славная девушка, только я не могу представить себе, как это она вскочит в половине шестого и начнет печь хлеб и пироги для полдюжины косарей.