Джон Пристли - Трое в новых костюмах

— Легче на поворотах! — перебил его Алан. — Прежде всего, раз она работала на заводе, значит научилась вставать в любой час и знает, что такое сверхурочная работа. И потом я не вижу сейчас такой противоположности между городом и деревней. Такие разговоры годились в старину. А теперь мы настроили заводов в сельских местностях, и они должны будут так или иначе работать. А на окраинах городов появились везде огороды и фермы, и их придется сохранить. Как-нибудь договоритесь. По-моему, твои опасения выдуманные… Но мне интересно, как вообще начался между вами такой серьезный разговор, Герберт? Я всегда думал, что кто, кто, а уж ты-то, наверное, спокойно возьмешься за плуг и ни о чем не будешь задумываться. Что на тебя так подействовало?

Смущение Герберта уже рассеялось. Он рассказал, как отец решил передать ему ферму, как его собрались женить, что говорилось за семейным ужином и как он себя чувствовал тогда.

— Не думайте, что мне наплевать на своих. Я их очень люблю. И они так позаботились обо мне и так тепло меня встретили… Словом, я все время чувствовал, что веду себя, как неблагодарная свинья. Но ведь все это было не то, что мне нужно. Дорис совершенно права. Я сказал ей, что на ферме и не заметишь, как замкнешься в собственной скорлупе. А она ответила: замкнешься — значит, начнешь умирать. Да, война это всем показала, хотя, в сущности, для этого не надо было войны. И я просто не в состоянии был слушать все эти разговоры. Отец и брат говорят так, словно на свете есть только наша семья и все дело в том, чтобы нахватать побольше, потом засеять, вырастить урожай и опять нахватать, сколько удастся. Так было уже, а куда это нас привело?

— Чего же ты хочешь, Герберт? — спросил Алан. — Колхозов?

— Я еще не знаю, чего хочу, Алан. Не было времени хорошенько подумать. И человек я простой, неученый. Но я должен узнать, что лучше. Ясно только одно: не то хорошо, что хорошо для меня, а то хорошо, что хорошо для всех. Я знаю землю и люблю ее, но мне все равно, где работать: на собственной ферме, или в кооперативной артели, или в каком-нибудь коллективном хозяйстве русского типа. После всего, что мы пережили, мне противна прежняя тупая жадность и злобный визг, словно голодные собаки дерутся из-за куска падали. Не для того я вернулся, не за это я сражался на фронте. А если люди у нас намерены снова зажить на прежний лад, то, может быть, лучше просто уехать и попытать счастья в другой стране. Но как раз этого я не хочу. Я хочу остаться здесь и помочь нашей стране выбиться на правильную дорогу. Если за Англию стоило умирать, то надо сделать так, чтобы в Англии стоило жить.

— Верно, — заметил Эдди, — но разве решаем мы, фронтовики?

— Нет, — согласился Алан, — решаем не мы.

— Я этого и не говорю, — возразил Герберт. — Да и есть много ребят из наших, которые не согласны с этим. Мало ли мы их видели! Зато многие хоть и не были на фронте, а думают так, как мы.

Алан подмигнул Эдди:

— Его Дорис.

— Она вовсе не моя. Но она действительно из таких. Поэтому она и злилась тогда в Лэмбюри. А говорить с ней можно так же, как с вами.

— Ну, значит, тебе взаправду чертовски повезло, — сказал Эдди. — Держись за нее обеими руками. И не ломай себе голову над тем, где вы будете жить.

Минуты две все трое молчали, болотистая дымка сгустилась, в длинных тенях появилась синева, предвестник ночи. Яркая зелень лугов потемнела. По поверхности ручья время от времени пробегала серебристая рябь. Алан зябко повел плечами:

— Не зайти ли в дом?

— Если вам еще не хочется, то и мне нет, — отозвался Герберт.

— И мне тоже здесь хорошо, — поддержал его Эдди. — Тут так легко себя чувствуешь.

— Ладно, посидим еще немного. Ну, а теперь, надо думать, вы хотели бы послушать, что скажу я… Так вот, вы пришли ко мне как раз вовремя. Я собирался сделать или, вернее, я сделал невероятно идиотский поступок. Я ехал, чтобы начать работу в «Гэзетт».

И Алан рассказал об обеде у лорда Дарралда и изобразил в лицах свою беседу с газетным магнатом и его правой рукой Маркинчем.

— Я тебя не понимаю, Алан, — строго сказал Герберт. — Неужели ты собирался работать на них? Разве ты не знаешь, какие статьи им нужны?

— Конечно, знаю. И когда дошло бы до статей, перо бы, вероятно, выпало у меня из рук. Но я хочу вам объяснить, почему я сказал, что согласен, и куда я ехал в машине.

— Можешь не объяснять, если не хочешь, — сказал Эдди. — С меня достаточно того, что ты уже сказал. И я знаю, что товарищей ты никогда не предашь. И Герберт это знает…

— Нет, я все-таки объясню, — решительно возразил Алан. — Я должен это объяснить не только вам, но и самому себе. Вот почему вам, может быть, придется запастись терпением.

Как бы стараясь выиграть время, он стал раскуривать трубку и с минуту следил за вьющейся в воздухе струйкой дыма.

— Понимаете, вы оба ожидали найти дома одно, а нашли другое. У тебя, Герберт, это сошло сравнительно благополучно, у Эдди — менее безболезненно. Теперь перейдем ко мне. Что нашел дома я? Сказать по правде, я попал в какую-то колонию сумасшедших. У меня здесь есть дядя, по своим взглядам — настоящее ископаемое, но человек с головой. Он-то мне и объяснил, что происходит. Разложение, полнейшее разложение заживо. Класс, к которому все эти люди принадлежат, и их общественный строй просто-напросто разваливаются на части. Они попали в тупик, и каждый обвиняет другого в том, что тот свихнулся. И правильно. Они все свихнулись. Их класс сыграл свою роль. А они не могут или не хотят выйти на общую дорогу, смешаться со всеми и влиться в поток. И они топчутся на месте и великосветски благопристойно сходят с ума. Ну, я стал твердить себе, что это в конце концов не так важно и, пожалуй, даже забавно. А затем, чтобы меня не сбили с этой позиции, стал убеждать себя, что и вообще ничто на свете не важно и жизнь просто скверная шутка. Для этого не много нужно, особенно если нахлещешься джином, а рядом с тобой — хорошенькая, кокетливая девчонка…

— Вроде той штучки, в машине, — перебил Эдди. — Я рассмотрел ее. Злюка, по всему видно.

— Постой, — вмешался Герберт. — Но какое отношение к этому имеет лорд… как его… Дарралд и его «Гэзетт»? Ведь не станешь же ты утверждать, что он и его компания тоже сумасшедшие?

— В том-то и дело, что сумасшедшие, — ответил Алан. — Только на свой собственный лад. Они чертовски заняты и знают, что делают… то есть до известной степени. Им принадлежит власть, и они намерены сохранить и будут сохранять ее, пока им не покажут, где раки зимуют. Но мне интересно, понимаете вы, как я попался на удочку? Представьте себе, что вы возвращаетесь домой и находите людей, которых знали всю жизнь, людей близких, но зашедших в тупик и бормочущих всякий вздор. Естественно, вам хочется встретиться с другими, которые, по крайней мере, думают, что они знают, что делают и куда идут. Вы встречаетесь с ними, и вам понемногу все начинает казаться смесью глупой шутки и бесцеремонного надувательства, и вы делаете неожиданный вывод: «А почему бы и мне не стать компаньоном в этом надувательском предприятии?» Вот, например, был у нас сегодня в гостях один тип, друг-приятель моего старшего брата. Он с юности окунулся в политику, потому что это у них семейная привычка, все его родные всегда занимались политикой, и сейчас он уже товарищ министра, а пройдет немного времени и не успеет он поумнеть, как окажется, вероятно, членом кабинета. Как видите, картина мало веселая. И остается одно из двух: либо все время приплясывать перед ним в надежде попользоваться крохами с его стола, либо встать во весь рост и показать людям, чего стоит и он и те, кто вознес его на высоту.