Петр Радченко - На заре

— Я думал, — сказал Виктор с тоской, — что они перейдут к нам, но не тут-то было. И что сейчас с ними?

— Ах, голова, голова! — всхлипывала Мироновна. — Допрыгался, дотанцевался.

— Дело-то куда пошло! — опираясь узловатыми руками на заплатанные колени, проговорил Наумыч и, помолчав, сокрушенно вздохнул: — Да, да. Не мешай мешать. — Потом, идя в защиту сына, пояснил: — Он боялся Хвостикова. Вот и покорился. Да тут забирали не только служилых казаков, а скребли всех подчистую. Но душа моя чует — переметнется он до красных. — Глаза его остановились на внуке, голос прозвучал с новой силой: — А когда ты бежал тогда в окно из правления, так он пришел домой такой веселый!

Мироновна сидела у стола, тихонько плакала.

— Вы не очень убивайтесь за ними, мама, — сказал Виктор. — Что ж теперь. Чему быть, того не миновать.

— Ох, сынок, сынок! — тяжело вздохнула мать. — Как это трудно. Душа обливается кровью.

Наумыч присел на скамью, достал кисет, набил люльку табаком, закурил.

— Значит, ты теперь красноармеец, — обращаясь к внуку, многозначаще сказал он. — Это хорошо.

Мироновна посмотрела на старенькую черкеску сына:

— Ты бы снял эту одёжину.

— Да, да, — засуетился Виктор. — Мне нужно переодеться.

Мать вытерла слезы, накрыла стол.

Виктор разделся и, повесив черкеску на вешалку, сел за стол. Наумыч черпал борщ деревянной ложкой из миски, поглядывал на внука из-под широких бровей, думал: «Гарный казак! Но что с ним будет?»

Поужинав, Виктор шагнул в спальню. Кровать с высокой белоснежной постелью, на которой лежали горкой взбитые подушки с тюлевой накидкой, сразу напомнила ему Оксану. На душе стало нехорошо. Он задержал взгляд на матери, вынимавшей из гардероба темно-синюю черкеску, суконные штаны, рубашку со стоячим воротником и частыми пуговицами, праздничные сапоги, с раздражением, указав на комнатную обстановку, спросил:

— А почему она не забрала все это барахло? На кой черт оно мне нужно!

— Ей было не до барахла, сынок, — ответила мать и положила на диван одежду. — Она как ушла из дому, так и глаз не казала. Узнали мы с дедушкой от батька, что развелась с тобой. А потом люди донесли, что с Матяшом сошлась. И Дарья из-за них погибла.

Она ушла в кухню, прикрыла за собой дверь. Виктор быстро переоделся, заглянул в зеркало. На сердце тяжелым камнем лежала тоска. Он поднял взгляд на портрет Оксаны, висевший над кроватью. Оксана глядела на него с улыбкой и как бы говорила: «Вот мы снова чужие…»

Виктор не мог вынести этого взгляда. Он хотел сорвать портрет со стены, но… вдруг сел, сжав руками голову.

Дед внес оружие. Виктор подцепил шашку и кинжал на казачьем поясе и, поправляя кобуру с браунингом, опять взглянул на портрет Оксаны.

Наумыч любовался внуком, и в старческих морщинах, сеткой лежавших на его скулах, просияла теплая улыбка.

— Экой ты стал! — торопко промолвил он. — На енерала смахиваешь!

В сенях раздались чьи-то легкие шаги, на пороге появилась Галина.

— Витя дома? — спросила она у Мироновны.

— Дома, — ответила та, вставая. — А зачем он тебе?

— Да… я хочу ему что-то сказать, — с заминкой проговорила Галина и потупила голову.

— Зайди, — указала Мироновна на боковую дверь. — Он там с дедушкой.

Галина нерешительно вошла в спальню, поздоровалась. Наумыч поспешно удалился.

— Садись, — пригласил ее Виктор.

Галина села, начала смущенно:

— Оксана просила меня передать тебе, что не захотела жить с тобой потому, что ты ушел к красным.

— Я знаю об этом, — махнул рукой Виктор.

— Она теперь с Матяшом, — добавила Галина. — Жена его.

Виктор неловко улыбнулся и, пожав плечами, сел.

— Что ж, — сухо проговорил он. — Нам незачем толковать о ней. Ты вот что, Галя. Напиши Соне…

— Хорошо, — согласилась Галина, как бы догадываясь о чем-то. — Я обязательно напишу. Сегодня же.

— А ты от Гришки тоже ушла?

— Да, — кивнула Галина.

— Ничего, мы найдем тебе жениха, — сказал Виктор с улыбкой. — Парень во всех отношениях. Правда, его немного покалечили в этом бою, но ничего. Пока свадьба скоится, и все загоится [302] Скоить — совершить, наделать. Загоиться — затянуться, зажить (о ране). — прим. Гриня .

— Ой, пересмешник! — махнула рукой Галина.

— Что ты! — возразил Виктор. — Я знаю его мнение о тебе.

— Да?.. — смутилась Галина.

Виктор шагнул к двери. За ним направилась и Галина.

— Ночевать придешь? — спросила Мироновна.

— Нет, — ответил Виктор. — Я ночью буду дежурить.

— Ну что ж, внучек, — с трудом промолвил дед и, обняв его, поцеловал. — Успехов тебе. Помни, дерево познается по плодам, а человек по делам.

— Спасибо, дедуня. За все спасибо.

Он крепко прильнул к матери, и прощальный поцелуй надрывно прозвучал в мягком комнатном воздухе, Мать с дедом проводили Виктора и Галину за калитку.

На околице приземлился самолет. Из него выбрались Атарбеков и Соловьев. Пилот снял с себя черный кожаный реглан, легко выпрыгнул из кабины на крыло, сошел на землю. Соловьев расправил онемевшие плечи, одернул гимнастерку под армейским скрипучим поясом, на котором висел в кобуре маленький браунинг, и, поглядев из-под руки на двух всадников, несшихся в намет по золотистому жнивью, залитому оранжевыми лучами заходящего солнца, сказал:

— Кажись, комбриг со своим ординарцем скачет.

Атарбеков, всматриваясь в верховых, поддакнул, и слегка горбоносое его лицо, обросшее смолистой бородой и широкими усами, посуровело, черные брови еще сильнее сдвинулись.

К самолету подъехали Демус и Петька Зуев, слезли с коней. Атарбеков поздоровался с ними. Соловьев также энергично стиснул руку комбригу, спросил:

— Как дела, Макар Николаевич?

— Все в порядке, товарищ комиссар, — басом ответил Демус. — Мятежники и белоказачья дивизия Крыжановского разгромлены.

Соловьев дотронулся до его плеча, сказал:

— Дело такое, Макар Николаевич. Ваша кавбригада, согласно приказу командарма, сегодня должна направиться по железной дороге в станицу Тимашевскую. Всех бойцов-казаков препроводите в Екатеринодар в запасный полк.

— Будет выполнено! — Демус взял под козырек.

Атарбеков положил ладонь на маузер.

— Пошли, товарищи.

Комбриг приказал ординарцу скакать за линейкой. Тот прыгнул в седло, помчался на дорогу. Навстречу ему бежало десятка три казачат.

— Вы куда, пострелята? — осадив коня, крикнул Петька притворно-грозным голосом.

— Поглядеть на отэ, — тараща глазенки из-под соломенного бриля и шмыгая вздернутым носом, нерешительно указал мальчуган на самолет.

— А… — добродушно протянул Петька. — Это можно.

Ребятишки бросились взапуски так, что, казалось, загорелась стерня [303] Стерня (жнивьё) — сжатое поле; остатки (нижняя часть) стеблей злаков (зерновых культур) после уборки урожая. — прим. Гриня у них под босыми ногами.