Петр Радченко - На заре

— Но вы не перегружайте себя. — Балышеев слегка коснулся ее головы, с которой падали длинные черные косы с коричневыми лентами. — Спать, спать пора: на лекциях будете дремать.

У Балышеева две дочери. Аннушке шел девятнадцатай год, Любе — семнадцатый. Они, как только занялась заря, проснулись. Аннушка умылась, насухо вытерла лицо и руки. Щеки у нее горели свежим румянцем. Темные глаза, окаймленные густыми ресницами, светились живыми непотухающими искорками. Тут же, у столика, стояла и Люба, заплетая белокурые волосы в толстые косы. Соня и Аминет не были исключением из их маленького общества. Наоборот, они с первых же дней пребывания в этом доме сдружились с девушками, стали как родные.

Мать заглянула к ним и погрозила пальцем:

— Не шумите: отец недавно приехал.

Она потихоньку прикрыла дверь и удалилась на кухню.

— А что у вас сегодня вечером будет в институте? — тихо спросила Люба, оглядывая себя в трюмо.

— Какие-то артисты будут выступать, — ответила Аннушка и, помолчав, поинтересовалась: — А ты пойдешь со мной?

— Пойду! — вскрикнула Люба и в испуге прикрыла рот ладонью.

Вошли Соня и Аминет. Аннушка предложила им пойти на вечер.

— А наш хоровой кружок сегодня у вас будет выступать, — сказала Соня, и остановилась перед зеркалом.

— Так ты будешь петь у нас? — обрадовалась Аннушка.

— Да, — расплетая длинные косы, улыбнулась Соня.

Стенные часы пробили семь.

На стук в дверь Аннушка поспешила в коридор, повстречалась с Соловьевым.

— Дома отец? — спросил комиссар.

— Дома, — ответила Аннушка.

Соловьев скрылся за дверью в небольшой залик. Аннушка занялась примусом.

В кабинете, заставленном книжными шкафами, Соловьев нашел Балышеева, пожал ему руку и тут же, извинившись за слишком раннее вторжение в дом, спросил:

— Что вы читаете?

— «Стратегию в трудах военных классиков» [307] «Стратегия в трудах военных классиков» под редакцией А. А. Свечина; издано два тома из трех задуманных. Том I выпущен Издательством Высшего военного редакционного совета, Москва, в 1924 году. Том II выпущен Государственным военным издательством, Москва, в 1926 году. — прим. Гриня , — ответил Балышеев. — Один вопрос хочу выяснить.

— А вам известно, Назар Борисович, — начал Соловьев, — что Шадур вчера получил распоряжение из Кубревкома об увеличении пайка хлеба на каждого красноармейца?

— Да, известно, — захлопнув книгу и поставив ее на полку в шкаф, сказал Балышеев.

— Меня страшно удивляет, — выражая свое недовольство, продолжал Соловьев. — Он слишком много болтает в штабе об этом распоряжении. Да и вообще странный он человек. В нем есть что-то от Ваньки Каина.

— Ничего не поделаешь, голубчик, — развел руками Балышеев. — Прислан из Реввоенсовета.

— Я просто не понимаю, — досадовал Соловьев. — Зачем нужно такое дерьмо в армии?

В дверях показалась Аннушка, позвала отца к столу.

— Пойдем лучше завтракать, — пригласил Балышеев комиссара.

— Нет, благодарю, Назар Борисович, — заспешил Соловьев. — Я только от стола. На минуту заглянул к вам.

Балышеев взял его руку.

— От хлеба-соли не отказываются, — сказал он мягким голосом.

И они вышли из кабинета.

Люба усадила Соловьева у накрытого стола, заняла место рядом с ним. Остальные также расселись на стульях, принялись за еду.

— Соня, — обратился Соловьев к девушке. — Вы из какой станицы?

— Из Краснодольской.

— А я вчера оттуда. Много дел натворили там бандиты Крыжановского.

— Бунт был? — испугалась Соня.

— Небольшой.

Аминет машинально положила ложку на стол.

— А коммуна? — спросила она.

— Там все благополучно.

— А вы знаете, Геннадий Иннокентьевич, — изменила хозяйка тему беседы. — У Сони прекрасный, редкий по красоте голос. Ах, как она поет!

— Нет, я этого не знаю, Екатерина Несторовна, — ответил Соловьев.

— Скажи, Назар, правду же я говорю? — обратилась Екатерина Несторовна к мужу.

— Да, — подтвердил Балышеев, — у нее голос исключительный.

— Спой что-нибудь, милая, — не желая вести разговор о войне, попросила Екатерина Несторовна девушку. — А ты, Аннушка, сыграй. Пусть Геннадий Иннокентьевич послушает.

— Что вы, Екатерина Несторовна! — застеснялась Соня. — Как-то вдруг, некстати.

— Ничего, — настаивала хозяйка на своем. — Ну-ну, быстренько!

Аннушка нехотя повиновалась матери и, открыв крышку рояля, села на стульчик, тонкие длинные ее пальцы легко скользнули по клавишам.

Соня подошла к открытому окну, в волнении теребя поясок на темно-зеленом платье, облегавшем стройную, словно выточенную, ее талию.

— Какую? — бросила Аннушка на нее стремительный взгляд.

— «Ой, да ты подуй, подуй», — шепнула Соня ей на ухо.

Соловьев, не выходя из-за стола, откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу. Аминет и Люба, обняв друг друга, застыли у горки с цветами.

Звуки музыки наконец заглушили шум улицы, врывавшийся в открытое окно. Соня по своей привычке выпрямилась и, вздохнув полной грудью, запела:

— Да, у вас весело, — протянул Соловьев после того, как умолкла Соня. — Я теперь почаще буду наведываться.

— А нам того и надо, — Балышеев подмигнул девушкам. — Может быть, и свадьбу сыграем.

Аннушка метнула на него недовольный взгляд:

— Папа, ты вечно со своими шутками!

— А что здесь особенного? — пожимая плечами, улыбнулся отец. — Дело житейское. Я говорю то, что в самом деле может случиться.

— С твоей точки зрения, конечно, — с сердцем сказала Аннушка и снова начала есть.

С улицы донесся протяжный сигнал «фордика».

— Это за нами, Геннадий Иннокентьевич, — поспешно произнес Балышеев и обратился к дочери: — Пойди, Любонька, скажи шоферу, что мы сейчас.

К перрону главного вокзала, пыхтя и стуча колесами, подошел поезд. Из широко открытых дверей товарных вагонов стали выпрыгивать красноармейцы. Многие из них бежали за водой. Юркие ребятишки шныряли у них под ногами, предлагая папиросы, воду со льдом, табак, курительную бумагу, яблоки…

— Слышь, пацан, — Петька Зуев остановил малыша, — а ну-ка, неси сюда папиросы.

— Вот у меня хорошие, первосортные!

— Возьми мои, дяденька, у него с прелым табаком!

Ребятишки окружили Петьку плотным кольцом. К ним подбежал Демка Вьюн. Вместе с ординарцем купил папирос, пустился с ним к паровозу, мелькая в сутолоке.

— Товарищ Зуев! — раздался чей-то голос. — К комбригу!

Петька оглянулся. Гремя пустыми котелками, фляжками, красноармейцы толпились у крана за кипятком. Из вагонов слышалось конское ржание, топот, фырканье. Бойцы тащили в ведрах воду, поили лошадей. Раздавались свистки сцепщиков. Красноармейцы в полинялых разноцветных черкесках из передних двух вагонов выводили по сходням на перрон лошадей, собирались у железной изгороди. Жебрак стоял в стороне и наблюдал за выгрузкой. Среди казаков был и Виктор Левицкий. Из-под черной кубанки, сбитой набекрень, вился черный чуб.