Петр Радченко - На заре

— Что с вами?

— Да вот… нечаянно, — указав на сочно-красные куски арбуза, с усилием пролепетала Лихачева.

— Вы здесь живете?

— Вот, рядом. Зайди. Я буду очень рада!

— Хорошо. Вечерком загляну.

Он расстался с нею. Лихачева украдкой оглянулась. Доронин уже садился в трамвай.

В проулке ей попался Губарь. Задыхаясь от волнения, Лихачева едва вымолвила:

— Вы давно приехали, Ипполит Иванович?

— С полчасика назад, — ответил Губарь. — Хотел поехать в город, да теперь придется отложить.

Дом Лихачевой находился тут же. Вокруг него росли пахучие ореховые деревья.

В обширном зале Лихачева сняла с себя шляпу, устало села за стол, накрытый темной скатертью, спросила:

— Как ездилось, Ипполит Иванович?

— Все благополучно, Вера Романовна, — присаживаясь на диван, сказал Губарь. — Кое-что сделал.

— Мне в прошлый раз так и не удалось поговорить с вами, — продолжала Лихачева.

— Да, я тогда быстро выехал, — протянул Губарь.

— Мне кажется, что с того времени, как я вас видела при отступлении Добровольческой армии, минуло десять лет! — со вздохом сказала Лихачева и покачала головой. — Нельзя даже подумать, что это было в марте этого года!

— Время тяжелое.

На крыльце кто-то постучался. Лихачева приложила палец к губам, поспешила из зала и, вернувшись, прошептала:

— Это приходила соседка. — Она заглянула в окно, добавила: — Теперь, Ипполит Иванович, слушайте. Сегодня вечером у меня должен быть Доронин.

— Тот, с которым вы встречались у Белого собора?

— Да, да! — подхватила Лихачева, и на бледном ее лбу выступил холодный пот. Она вытерла его, тяжело перевела дух. — Мы решили покончить с ним…

— Недурно, — одобрил Губарь.

Вечером Губарь и Демиденко — житель пригородных садов города Екатеринодара, из бывших белых офицеров — закрылись в указанной им комнате. Лихачева села у окна. Ее бросало то в жар, то в холод.

В портретной густели сумерки. Предметы постепенно теряли свою окраску, превращались в общую серую массу. Все принимало мрачный, унылый вид.

Заговорщики внимательно прислушивались к звукам, доносившимся со двора. Губарь сидел за столом, на котором теплилась сальная свеча в подсвечнике.

— Неужели не придет? — прошептал Демиденко и тихо опустился в мягкое кресло.

Губарь пожал плечами.

Залаяла цепная собака, и на веранде послышались шаги. Лихачева выбежала в зал. Отворилась дверь, и на пороге появился Солодовник.

— Прошу в комнату, Евтей Антонович, — пригласила его Лихачева к Губарю и снова вернулась в портретную.

Время шло, но Доронин не появлялся.

Было уже за полночь. Теперь для Лихачевой стало совершенно ясно, что Доронин умышленно избегает ее. Она села на диван, с трудом прошептала:

— Он догадался!..

Ей вдруг стало дурно, и она уронила голову на подлокотник.

В портретную вошли заговорщики.

— Что с вами, Вера Романовна? — обеспокоенно спросил Губарь.

— Мне нехорошо, — с усилием проговорила Лихачева. — Оставьте меня.

Те молча удалились.

Утром Лихачева чувствовала себя прекрасно. Она села за стол, разложила карты. Ей выпали все четыре валета: исполнение желания.

Постукивая высокими каблуками, в зал вошла Пышная, генеральская вдова, приятельница Лихачевой, опустилась в кресло и поправила на плечах легкое черное платье с оборками, обшитыми стеклярусом [312] Стеклярус — род крупного бисера — стеклянные цилиндрики удлинённой формы с продольным отверстием для нанизывания на нить. — прим. Гриня .

— Как успехи, Зоя? — обратилась к ней Лихачева, не отрываясь от разложенных карт.

— Напрасно ездила. — Пышная разочарованно махнула рукой, сняла с себя платок и бросила на диван.

Лихачева с тревогой взглянула на нее.

— Ничего там серьезного нет, — пояснила Пышная, умылась и, остановясь у туалетного столика, попудрилась, потом спросила: — Вера, а ты не забыла, что сегодня суббота?

— Нет, — отозвалась Лихачева. — Вечером нужно ожидать в гости Шадура. Как, по-твоему, Зоя, из какого он сословия?

Пышная отошла от зеркала.

— Во всяком случае, не из босяков, — ответила она. — Речь у него… По духу — наш человек, а там бог его знает. Чужая душа — потемки.

— Я думаю, — рассуждала Лихачева, — он из дворян. Но только почему у большевиков? Не приложу ума.

— А ты поговори с ним об этом.

— В воскресенье я пыталась, но он только весело рассмеялся и ничего не сказал. Говорит, что ему теперь все равно, у кого служить. Но все-таки он добрый человек. Как там, есть у нас выпивка?

— Коньяк.

— А ему больше ничего и не нужно!

В наружную дверь постучали. Лихачева спрятала карты, растерянно взглянула на Пышную.

— Уж не Глеб ли Поликарпович? Беги, Зоенька!

— Что у тебя за характер, Вера, — постыдила ее Пышная. — Всегда как на иголках!

— Иди, милая, иди быстрее.

Стук повторился. Пышная скрылась за дверью и через минуту возвратилась с женщиной, одетой в черное.

— Скажите, — остановив взгляд на хозяйке, спросила незнакомка твердым голосом, — могу я видеть Веру Романовну Лихачеву?

— Да, я Лихачева, — промолвила та, бледнея.

— Вот и прекрасно, — с живостью продолжала вошедшая, ставя на пол свой маленький саквояж и зонтик. — Будем знакомы: я та, о которой вам рассказывал Ипполит Иванович.

Лихачева почувствовала облегчение.

— Ах! — вскрикнула она, переводя дыхание. — Вы игуменья? Успенского монастыря?

— Да.

— Боже мой! — засуетилась Лихачева. — Давайте ваш саквояжик. Зоенька, помоги Вере Аркадьевне.

— А я вашего папу в десятом году видела, — сказала игуменья и заглянула в зеркало. — Он как-то приезжал к нам в усадьбу.

— Я припоминаю, — сказала Лихачева. — Это было после того, как он вышел из тюрьмы.

— А за что его судили? — полюбопытствовала игуменья.

— Он был толстовец, — неохотно ответила Лихачева. — Выступал против официальной церкви… Об этом узнали в Синоде. Выехал суд из сорока священников, и осудили его в одиночную камеру-мешок на пять лет.

— А теперь где он?

— В четырнадцатом году умер в Германии.

— И там похоронен?

— Нет. Тело его мы перевезли на хутор и погребли в склепе у заалтарной стены не достроенной им церкви.

Игуменья остановила взгляд на Лихачевой.

— Как же это получилось?

— Да… покаялся он. И в доказательство этого занялся строительством церкви, но умер.

— Вот оно что! — воскликнула игуменья и тут же озабоченно спросила: — А как вы теперь живете?

— Ох, Вера Аркадьевна! — сокрушалась Лихачева. — Какая у нас сейчас жизнь? Признаться вам: я увидела вас и так напугалась…

— Почему? — удивилась игуменья.

— Как вам объяснить, — сказала Лихачева упавшим голосом. — Такой у меня характер. Мы сейчас всего боимся.