Петр Радченко - На заре

— Товары для нашей станицы выделены, но… выдавать их до особого распоряжения не будут.

Василий Иванович поднял широкие брови:

— Это ж почему?

— Не знаю, — Аншамаха снял шляпу и вытер ею вспотевший лоб.

Василий Иванович повернулся к Жебраку:

— Вы не в курсе дела?

Жебрак отрицательно покачал головой. Василий Иванович пощипал свою клиновидную бородку, вышел из-за стола и, положив руку на плечо Аншамахе, сказал мягко, по-отечески:

— Вот что, Тереша. Собирай-ка сейчас всех своих людей, будем решать вопрос насчет продразверстки. Пора кончать с ней… Потом товарищу из области надо помочь. Всех рабочих лошадей приказано закупить у населения для Красной Армии и немедля убрать из станицы.

Аншамаха широко улыбнулся Жебраку:

— Добре, я… это самое… потолкую со своими хлопцами.

Он надел шляпу и, громко стуча каблуками тяжелых, изрядно поношенных сапог, шагнул через порог. Василий Иванович собрал документы со стола, сунул их в шкаф, кивнул:

— Пошли, Николай Николаевич, перекусим.

Узкая кривая улица вела к морю. На западе собирались тучи. Они медленно надвигались на станицу, и все ощутимее становилось порывистое дыхание ветра, вздымавшего пыль по всей Приморско-Ахтарской.

Жебрак с любопытством рассматривал добротные казачьи хаты, просторные дворы. То там, то сям гудели паровые молотилки, стучали конные катки, слышались размеренные удары цепов [319] Цеп — ручное сельскохозяйственное орудие для обмолота (отделения зерна от колосьев). Обычно состоит из двух (реже — нескольких) подвижно связанных концами палок: более длинная (до 2 м) рукоятка и более короткая (до 0.8 м) рабочая часть, ударяющая по злакам. — прим. Гриня — шла молотьба хлеба. Василий Иванович рассказывал своему попутчику об активистах ревкома, о чоновском отряде и о станичном комсомоле.

А вот и море. Волны шумно набегали на пологий берег, покрытый светло-бурой ракушкой. Чайки с криком носились над водой. Жебрак поинтересовался, откуда родом председатель.

— Здешний я, из Бриньковской, — ответил Василий Иванович и мельком взглянул на склонившееся к горизонту солнце.

— Давно из армии?

— В июне пришел. В отряде Юдина артиллерией командовал.

— У Василия Петровича? — удивился Жебрак.

— Да вы, никак, знаете его? — спросил Василий Иванович.

— А как же! — воскликнул Жебрак с веселостью. — Я позавчера виделся с ним. Он в Краснодольскую на борьбу с бандитизмом направлен.

— Значит, выздоровел?

— Говорит, из больницы сбежал.

— Он такой, — улыбаясь, протянул Василий Иванович.

Впереди, на косогоре, показалась ветхая халупа, обнесенная старым, покривившимся плетнем. Здесь, на возвышенности, озорничал ветер, норовил сорвать с халупы замшелую камышовую кровлю.

— Мои хоромы, — пошутил Василий Иванович, подходя к хатенке. — Правда, вид неказистый, но жить можно.

В прохладной, с земляным полом комнате у стола хлопотала хозяйка.

— Ну, здравствуйте в вашем доме, — поклонился ей Жебрак.

— Раздевайтесь, присаживайтесь, — любезно пригласила гостя Феодосия Тихоновна.

Жебрак положил сумку на сундук, повесил черкеску и шапку на гвоздик, забитый в стену около шкафчика, пригладил волосы пятерней и залюбовался морем, которое шумело за раскрытым настежь окном.

— Красота-то какая у вас! — воскликнул он, опираясь руками на подоконник.

— Что хорошо, то хорошо, — нараспев подхватил Василий Иванович. — Сколько ни смотрю на море, а никак не могу насмотреться! В станицу, поближе к центру, можно перебраться, но, верите, неохота с морем расставаться.

За обедом, продолжая начатый разговор о море, Феодосия Тихоновна сказала:

— Кажется мне порой, что нет на земле места лучше этого. И всему красу море придает. Загадочное оно, непонятное какое-то. Смотришь, только что веселилось, пело и вдруг насупилось, потемнело и уже ревет грозно, как живое, как человек в своем буянстве.

Раздался стук в дверь.

— Кто там? — откликнулся Василий Иванович. — Заходите.

В комнату торопливо вошел запыхавшийся, чем-то взволнованный Аншамаха.

— Василий Иванович, тут такое дело! — проговорил он встревоженно. — Говорят, этой ночью Никита Копоть в станице будет.

— Откуда ты взял? — недоверчиво спросил Василий Иванович.

— От надежного человека, — сказал Аншамаха.

Весть взбудоражила Василия Ивановича. Он давно со своими чоновцами охотился за матерым бандитом, но никак не мог напасть на его след. А тут он сам шел на ловлю.

— К кому же это Копоть в гости собрался? — спросил Василий Иванович. — Станица большая, не диво и проглядеть бандюгу.

— Напредь он должен домой заглянуть, — убежденно проговорил Аншамаха. — А мы… это самое… и сцапаем его.

— Не такой дурак Копоть, чтобы идти домой, — возразила Феодосия Тихоновна.

— Верно говоришь, мать, — согласился с нею Василий Иванович. — Тут точно надо выяснить, у кого он будет. Видно, Скакун шлет его в станицу за какой-то надобностью.

Будто жужжание гигантского шмеля, в комнату внезапно ворвался гул самолета. Стекла в окнах жалобно зазвенели.

— Кажись, опять летит к нам крымский «дачник», — проговорила Феодосия Тихоновна, поправляя сползшую на лоб прядь волос.

Все вышли из хаты. Жебрак внимательно присмотрелся к самолету, низко кружившемуся над центром станицы, сказал:

— Нет, это не врангелевский… По-моему, наш, из области.

— Похоже, что так, — сказал Аншамаха и, приложив ладонь к глазам, повел ими за самолетом, который снижался на посадку.

Ветер усиливался. Западный небосклон уже был сплошь затянут темно-синими тучами. Мрачной пеленой они надвигались на чистую лазурь неба, и по бушующему морю вслед за ними ползла грязно-серая тень. Сверкнула белая молния, ударил трескучий гром. Море вспенилось, еще свирепее взревело. Пугливо заметались чайки.

На берегу быстро росла толпа станичников. Уже почти никто не обращал внимания на самолет. Встревоженные взоры были прикованы к морской дали.

— Чего это они всполошились? — заинтересовался Василий Иванович, закрываясь рукой от ветра.

Как бы в ответ ему, из толпы вдруг донесся крик:

— Рукав! Рукав!

— Ой, лышенько! Та який же длинный!

Все стоявшие на косогоре только теперь увидели громадный черный хобот смерча, который выползал из темно-синей тучи. Ввинчиваясь в воздух, то опускаясь, то поднимаясь, он мчался на станицу и становился все грознее, зловещее. Вслед за ним неслось еще два смерчевых хобота, поменьше.

— Скажи, какая сила! — покачал головой Аншамаха, испытывая смешанное чувство удивления, восторга и страха. — Такая штука… это самое… может беды натворить.

Жебрак был захвачен грозной картиной редкого явления природы.