Петр Радченко - На заре

— Здорово! Ей-богу, здорово! — повторял он.

Феодосия Тихоновна придержала на голове платок, сорванный ветром, сказала:

— Слыхала я от людей, что не к добру это!

— Брось ты, мать, бредни эти стариковские, — с укором взглянул на нее Василий Иванович, взял Жебрака под руку, и они направились в ревком.

Аншамаха решил сбегать на свой участок, узнать, как там выполняется продразверстка.

Воздух над станицей побурел от бушевавшей непогоды. Жебрак и Черноус то и дело закрывали глаза от кружившейся пыли. Молотьба хлеба в станице прекратилась: уже не слышно было ни гудящих молотилок, ни глухих постукиваний конных катков, ни размеренных ударов цепов на токах.

— И часто у вас бывает такая погодка? — спросил Жебрак, прижимая левой рукой полевую сумку на боку.

— Нет, но бывает, — ответил Черноус, сдерживая шаг от ветровых толчков в спину. — Море ж под боком…

Во дворе ревкома их встретил дежурный.

— А я только хотел посылать за вами, — обратился он к Черноусу. — Какое-то начальство на самолете прибыло. Линейку направил за ним.

Вскоре прибыли комиссар 9-й Красной армии Соловьев и Виктор Левицкий. Поздоровавшись с Жебраком, Соловьев обернулся к Черноусу, который сухощавой фигурой и лихо закрученными усами напомнил ему Чапаева. Не будь у председателя бородки, он мог бы сойти за двойника погибшего комдива. Соловьев обменялся с ним крепким рукопожатием, сказал:

— А я по очень важному делу прилетел. Настолько важному, что, как говорится, нельзя терять ни минуты.

— Теперь все дела важные, — заметил Черноус спокойно. — Куда ни кинь, везде клин.

— Да, конечно, — согласился Соловьев и тут же подчеркнул с напряжением в голосе: — Но далеко не все чреваты той опасностью, с которой предстоит на днях нам встретиться.

Черноус остановил на нем вопросительный взгляд. Соловьев в своей выгоревшей на солнце фуражке, защитной гимнастерке, темно-синих диагоналевых [320] Диагональ — здесь — ткань саржевого переплетения. При таком способе нити основы и утка (продольные и поперечные) при переплетении сдвигаются в каждом ряду на один шаг. Поэтому узнать ткань диагональ можно уже внешне — по характерным диагональным линиям, идущим под углом 45 градусов. Обладая высокой износостойкостью, повышенной прочностью и плотностью ткань диагональ идеальна для изготовления военной формы. — прим. Гриня полугалифе [321] Галифе, полугалифе — брюки, облегающие голени и расширяющиеся на бёдрах. Различаются по степени расширения. Общеупотребительное название брюкам дано по имени французского генерала Гастона Галифе (1830–1909), который ввёл их для кавалеристов. Официальное наименование этой части обмундирования в армейских документах 20–30-х годов: «Шаровары хлобчато-бумажные для рядового состава Красной Армии». — прим. Гриня и солдатских сапогах с низкими голенищами мало походил на военное начальство. После небольшой паузы он продолжал:

— По данным нашей разведки, здесь не сегодня завтра должен высадиться десант из Крыма. Скорее всего это произойдет завтра утром.

Известие произвело на Черноуса ошеломляющее впечатление. Он переглянулся с Жебраком, воскликнул:

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Можно сказать, как снег на голову!

— Врангель и рассчитывает на то, чтобы застать нас врасплох, — сказал Жебрак. — Но мы постараемся спутать ему карты.

— В этом сейчас главное, — подчеркнул Соловьев и, сделав несколько размеренных шагов взад и вперед, кивнул: — Будем действовать твердо и решительно. Надо немедленно убрать из станицы всех бывших офицеров, взятых на учет, объявить военное положение и подготовиться к обороне. Всем жителям запретить выезд из станицы без ведома ревкома. Подозрительных — задерживать. — Он перевел взгляд на Жебрака. — Ответственность за выполнение этого приказа возлагаю на вас, Николай Николаевич, и на вашего помощника — товарища Левицкого!

— Слушаюсь! — четко, по-военному ответил Жебрак.

Левицкий подтянулся, и его фигура стала еще статней, молодцеватей.

— Итак, за дело, товарищи! — заключил Соловьев. — А я — к начальнику гарнизона.

В три часа дня Приморско-Ахтарская была объявлена на военном положении. По улицам разъезжали верховые патрули, на перекрестках стояли дозорные.

Соловьев вернулся из воинской части, спросил у председателя ревкома:

— Сколько пулеметов у вас в чоновском отряде?

— Три станковых и два ручных, — ответил Черноус.

— И в батальоне Перевертайла восемь, — барабаня пальцами по столу, задумчиво произнес комиссар. — Выходит, всего тринадцать. Маловато!

— А с пушками совсем плохо, — добавил Черноус. — Ни одной нет.

Соловьев дотронулся рукой до его плеча и многозначительно посмотрел в лицо.

— Знаю, Василий Иванович, знаю… — сказал он и обернулся к Жебраку:

— Закупку лошадей начали?

— В станице уже работают оперативные группы, — доложил Жебрак. — Поступила первая партия лошадей.

— Хорошо, — одобрительно кивнул Соловьев и, тяжело оторвав руку от стола, сказал: — Кажется, обо всем договорились. В случае высадки десанта держите тесную связь с Перевертайло. Я предупредил его об этом. А теперь мне пора: к вечеру я должен попасть в Ейск. Туда прибыл Михаил Иванович Калинин…

Простившись, он вышел на крыльцо и там повстречался с Виктором Левицким, спросил:

— Как настроение?

— Самое боевое! — весело ответил Виктор.

Соловьев дружески похлопал его по спине.

— Молодец! Побольше бы нам таких орлов!

Виктор улыбнулся: приятно было услышать от комиссара армии такой лестный отзыв о себе. Пожелав ему на прощание доброго пути, он переступил порог, в пустом коридоре раскатисто отдались его шаги. В кабинете он передал Жебраку новые данные о ходе закупки лошадей.

Черноус выглянул из окна во двор, крикнул:

— Шмеля ко мне!

Шмель, молодой казак в коротком кремовом балахоне в талию и белой кубанке с ярко-красным верхом, перекрещенным золотыми галунами, явился немедленно, вытянулся в струнку.

— Слушаюсь, Василий Иванович! — воскликнул он по-юношески звонко, и карие глаза его заблестели весело, задорно.

— Вот что, Юня, — сказал Черноус с теплотою в голосе. — Просьба у меня к тебе особая есть… Дело, правда, щепетильное, но, думаю, ты справишься с ним.

Шмель выжидательно смотрел на председателя.

— Хоть и работы у нас по горло, но для такого дела можно и отпустить тебя сегодня, — продолжал Черноус. — Отдохнешь малость, погуляешь… Не догадываешься, к чему разговор веду?

Шмель дернул плечом. Чистое, безусое его лицо выражало крайнюю степень любопытства.