Петр Радченко - На заре

Передовые части 220-го и 190-го полков вышли к морю и повели наступление вдоль берега к Широкой щели. Десантники откатывались к полуострову Малый Утриш, где, занимая оборону, поспешно окапывался отряд бредовцев.

Канонерка, на которой находился Полли, открыла по цепям наступающих интенсивный пулеметный огонь. Красноармейцы были вынуждены укрыться в Топольной щели.

Тем временем бойцы 1-го Афипского казачьего кавполка оцепили дачу князя Лобанова-Ростовского. Были захвачены князь и несколько офицеров, успевших переодеться в штатскую одежду.

Жебрак подозвал Левицкого и Вьюна, указал на захваченных:

— Отправьте их в штаб, там разберутся.

Надвигалась ночь. Бой утих, но пушки с той и другой стороны все еще не успокаивались: нет-нет да и рявкнет какая-нибудь, огласит горы перекатистым эхом.

На высоте, расположенной против Широкой щели, артиллеристы 197-го полка еще с вечера установили гаубицу и до сумерек били по врагу, засевшему в щели, а когда совсем стемнело, стали обстреливать побережье.

В конце концов противнику удалось засечь огневую точку красных. С ледокола, приблизившегося к берегу, полетели тяжелые снаряды. Один из них разорвался вблизи пушки и едва не вывел ее из строя. Орудийный расчет вынужден был прекратить стрельбу.

В горах установилась тишина. 1-й Афипский казачий кавполк ужинал, когда в его расположение пришел Фурманов.

— Приятного аппетита, товарищи! — сказал начполит, обращаясь к Жебраку и другим командирам.

— Прошу к столу, Дмитрий Андреевич, — пригласил Жебрак, указывая на камень, где стоял котелок с кашей. — Поужинайте с нами.

— Спасибо, Николай Николаевич! — поблагодарил Фурманов. — Я у пензенцев только что такой котелок опорожнил. — Он опустился на продолговатый валун рядом с Жебраком и, поглядывая на казаков, сидевших и лежавших вокруг, сказал: — Смелые, боевые хлопцы у вас, Николай Николаевич. Наблюдал я за ними в бою. Особенно один мне бросился в глаза. Честное слово, львиной отваги человек. Прижали его белые к скале — три юнкера и два бредовца. Ну, думаю, пропал казак! Но пропал не он, а его враги. До чего же увертлив, ловок и меток! Позже я узнал — это был Виктор Левицкий.

— Верно, товарищ начполит, — сказал Жебрак. — Левицкий отважный и смекалистый казак. Такой не растеряется в бою.

— Таких надо выдвигать в командиры, — порекомендовал Фурманов.

— Отец его у белых, — проговорил Жебрак.

— У белых? — удивленно переспросил Фурманов.

— Да, к сожалению. Но сам он — стойкий парень и окончил вышеначальное.

Фурманов достал из полевой сумки блокнот, сделал в нем какую-то запись и, положив руку на плечо Жебрака, сказал:

— Это прекрасно! О своих офицерских кадрах мы должны уже сейчас беспокоиться.

Поужинав, Левицкий и Вьюн устроились на плоском камне, еще не остывшем от дневного зноя. Вьюн уже дремал, а Левицкий, подложив руки под голову, глядел на бархатное небо, густо усыпанное серебристыми звездами, до которых, казалось, совсем было близко… Думал он о доме, о родных, о Соне. Горько было вспоминать об отце, бежавшем с повстанцами к Хвостикову.

«Эх, батя, батя! — вздыхал сокрушенно Виктор. — Жаль мне вас. Врагами мы стали. Только бы не повстречаться нам в бою. Кто кого первый будет рубить?.. Тогда даже оком моргнуть не успеешь!» От этой страшной мысли муторно стало у него на душе. Достав из кармана кисет, сшитый заботливыми руками матери, он скрутил цигарку и жадно закурил

На рассвете снова разыгрался бой. Жебрак проводил своих казаков в гнездовидную Безымянную щель. Перед схваткой он спросил проводника, что собой представляет данное ущелье, и, узнав о его коварных особенностях, подозвал к себе Левицкого, сказал:

— Видишь расположение противника?

— Вижу, товарищ командир!

— Как бы ты повел наступление на него?

Левицкий окинул быстрым взглядом позицию врага, засевшего меж валунами и бакаутовыми деревьями, ответил:

— Здесь надо выставить два ручных пулемета, чтобы отрезать ему путь отступления из щели. А атаку начал бы с того косогора: там много расселин — у нас будет меньше потерь.

— Правильно! — сказал Жебрак.

Разгорался бой за вершину горы Медведь, где с отчаянием обреченных сопротивлялись юнкера, крымские татары и офицерский взвод. Это был последний и самый упорный заслон на пути красных к тому участку побережья, где сгрудились остатки разгромленного десантного отряда. Там сейчас царила страшная паника.

«Кагул» и «Медуза» подтащили к берегу баржи. Белогвардейцы с дракой, с матерщиной грузились на них. Переполненные, облепленные людьми моторные лодки, шлюпки, баркасы спешили к ледоколу. Генерал Черепов уже давно перебрался туда и теперь растерянно наблюдал за тем, что творилось на берегу.

Высокий пожилой полковник и обливающийся потом штабс-капитан тщетно пытались навести порядок среди солдат, которые, дубася друг друга, пробивались к баржам и шлюпкам. В конце концов и полковник, и штабс-капитан были оттеснены к скале, где громоздились ящики с боеприпасами.

— Нет, нет, только не плен! — замотал головой штабс-капитан.

Он оглянулся, будто разыскивая кого-то злыми, воспаленными глазами, выхватил из кобуры револьвер, поднес дуло к виску.

— Опомнитесь! — крикнул полковник. — Что вы делаете?

Прозвучал отрывистый хлопок выстрела. Штабс-капитан, словно оступившись, повалился ничком на камни. Полковник сорвался с места и ринулся в гущу солдат, лезших в шлюпку.

Солнце поднималось над горами, зной становился нестерпимым.

«Кагул» и «Медуза» отчалили от берега, потянули перегруженные баржи, но те не двигались с места, прочно сев на камни. Офицеры кричали на солдат, требовали, чтобы они прыгали в воду и дали возможность барже сняться с мели. Но солдаты, одурев от страха, не подчинялись приказам.

Артиллерийский обстрел берега усиливался. Несколько снарядов разорвалось вблизи «Кагула», подняв на море высокие водяные столбы. Капитан распорядился обрубить буксирный трос. В это время снаряд угодил в бок баржи, сделал в ней огромную пробоину. «Кагул» поспешно развернулся, вспенил воду за кормой и, набирая скорость, направился к ледоколу. За ним устремился и пароход «Медуза», тоже оставив баржу с десантниками.

Стрельба на вершине горы Медведь затихла. Деморализованные, стиснутые с трех сторон и прижатые к морю десантники больше не сопротивлялись. Они бросали оружие, сдавались в плен. Их построили в колонны и отправили в Широкую щель.

Санитары уносили раненых. Интендантские команды собирали и учитывали трофеи. Склоны гор и побережье превратились в огромный бивак. Одни бойцы, устроившись в тени деревьев и скал, отдыхали после боя, другие уже плескались в море. Заливисто пели тальянки [393] Тальянка — однорядная гармошка. — прим. Гриня , подзадоривая неутомимых плясунов… Здесь же, на берегу моря, под дубом стоял и Шкрумов с винчестером за спиной, спокойно глядел на всю эту суету военных, но думал о доме, о своей старухе…