Петр Радченко - На заре

— Так-то и поеду, — сказала Марфа Емельяновна. — Вашими бы устами да мед пить!

— Поедете, Марфа Емельяновна! — твердо заявил Гусочка. — Мы теперички не то, шо были при Деникине. Техника у нас вон яка! На еропланах летаем. Я-то прижухал сюда по воздусям — на англическом ероплане. Не успел оглянуться — и тут!

Марфа Емельяновна улыбнулась и, следя за тем, как на сцену выкатывали рояль, сказала:

— Но нам-то не легче, Иван Герасимович, что вы «прижухали».

Из-за кулис вышла аккомпаниаторша в черном легком костюме, а за нею — и певица, высокая, худая особа, в пепельном крепдешиновом декольтированном платье, на котором было множество оборок. Подойдя поближе к зрителям, она поклонилась им, поклонилась и аккомпаниаторша. Сидевшие на скамейках захлопали в ладоши. Певица объявила название романса, чуть наклонила голову в сторону своей напарницы и, когда та проиграла интродукцию, запела грудным голосом:

Гусочка не прислушивался к голосу певицы, не вникал в смысл романса — его больше всего интересовала ее внешность — нарядное платье и особенно сооружение на голове из каких-то незнакомых ему волос. Он и так и сяк приглядывался к ней, потом наклонился к своей знакомой и, перейдя на фамильярно-дружеский тон, потихоньку спросил:

— А шо то на ей за одеяние такое, Марфуня? Чи порватое так дюже?

Марфа Емельяновна еле сдержала себя, чтобы не прыснуть от смеха, и, закрыв рот платочком, ответила:

— Это у нее платье такое модное. А на голове — парик! Она недавно приехала из Франции. Ну и привезла все это оттуда.

Гусочка шепотом прибавил:

— Яки удалые волосья!

— То у нее парик, — повторила Марфа Емельяновна. — Голова лысая. Вот она и носит теперь чужие волосы. Тоже привезла из Парижа.

Гусочка поставил шашку с дорогой насечкой между ногами, скрестил на ней руки, одобрительно пробормотал себе под нос:

— Ето, значит, парик у нее на голове из чужих волосьев. Ач, яка диковина бывает за границей!

В аллеях сада, освещенных фонарями, похаживали парочки, стайками бродили офицеры, местная знать, богачи и прибывшие с десантом гражданские лица.

Гусочка со своей дамой во время антракта тоже прогуливался по центральной аллее. Сегодня он был внимательным кавалером: то и дело доставал из кармана своих красных галифе грецкие орехи, угощал ими знакомую и сам щелкал, хотя зубы у него были не для орехов, но на сей раз его выручали коренные, пока еще державшиеся крепко. Бравый вид придавали ему шашка в золоте и серебре, но без темляка [434] Темляк — прочная петля из кожи или иного материала, крепящаяся к рукояти и надеваемая на запястье руки, удерживающей оружие для защиты от его потери; здесь — тесьма с кистью, на шпаге, сабле; серебряный темляк — знак офицерского чина. — прим. Гриня , который не носили по уставу в казачьих войсках офицеры низшего чина, кривой кавказский кинжал, сиявший насечкой и резьбой, и бульдог в кожаной кобуре, висевшие на казачьем поясе, украшенном серебряным, дорого инкрустированным набором [435] Набор — накладные металлические украшения на упряжи, ременном поясе и т. п. — прим. Гриня . Только вот погоны были бедноваты — всего-навсего унтер-офицерские, но это не столь важно. Главное то, что он «кульер» генерала Хвостикова.

Гусочка в веселом, шутливом разговоре, конечно же, представил себя даме холостым человеком, сказав, что жены у него давным-давно черт ма и что одиночество надоело ему хуже горькой редьки. И он, между прочим, тут же заявил, что мог бы сейчас жениться, коли б попалась подходящая женочка.

— Что поделаешь! — Развел он руками и добавил серьезно: — Не можу подобрать себе подругу.

— Ох, и мастак же вы арапа заправлять, Иван Герасимович! — рассмеялась Марфа Емельяновна. — Кто же вам тогда обеды варит или, скажем, стирает белье?

— Сам! — воскликнул Гусочка. — Ето для меня пустяковое дело! Я сам пасусь, сам себя и заворачиваю. Можу и борщ и что завгодно [436] Завгодно — угодно; желательно, нужно. — прим. Гриня сварить. — Он разгрыз орех, отдал зерно даме, прибавил с сожалением: — Оно, конечно, с жинкой было бы куда спокойнее. Сварил ето я недавно галушки и поставил в миску с водой, чтоб немного прохладились — я ем все холодное, привык так. Пока я то, а Дурноляп галушки выто… Выел все и чугунок вылизал — це б-то побанил [437] Це б-то побанил — как будто помыл. — прим. Гриня .

Марфа Емельяновна громко захохотала. Гусочка прильнул к ней, хихикнул:

— Вот токо зничтожим большевиков, ослобоним Кубань — с маху женюсь! Непременно сватов к вам пришлю.

— Ой, не верю! — сказала Марфа Емельяновна. — Это вы сейчас обещаете, а потом забудете про меня, как про паньковы штаны [438] Паньковы штаны — пеньковые штаны из конопляного волокна, из грубой мешковины, рабочая одежда самого бедного простонародья. Забыть, как паньковы штаны — забыть, как что-то абсолютно ненужное; в значении забыть совсем. — прим. Гриня . Знаем вашего брата.

— А пошла бы за меня замуж? — перейдя на «ты», в упор спросил Гусочка.

Круглые щеки Марфы Емельяновны загорелись румянцем.

— Шутите, Иван Герасимович.

— Нет, я дурить тебя не буду, Марфуня. Душа у меня не такая.

— Если так, то пошла бы.

— Во! И договорились! — ухмыльнулся Гусочка. — Люблю таких!.. Токо обидно тебе будет. Чоловик твой подпоручиком был, а я всего-навсего унтер.

— То не беда, Иван Герасимович, — махнула рукой вдова. — Лучше живой унтер, чем мертвый подпоручик.

— Так, могет быть, и ночевать меня пустишь к себе? — снова хихикнул Гусочка. — Закрепить треба нашу уговорку.

Марфа Емельяновна игриво толкнула его в бок.

— Ишь, какой быстрый! — сказала она и, помолчав немного, подмигнула: — Если нравлюсь, то приходи. Я сплю на погребнице [439] Погребница — то же, что и погребник, погрэбнык — сарай над погребом. — прим. Гриня .

— А собаки у вас дюже зли? — на всякий случай спросил Гусочка.

— Нет, — протянула вдова, улыбаясь. — У сестры только один песик — Покат. И тот глухой, как камень. Ничего не слышит!..

Здесь же, на танцевальной площадке, играла музыка, кружились парочки. Вокэр, опьяненный вином и вниманием Марьяны, вальсировал с нею без устали, потом снова садился за свой столик, сорил деньгами, угощал офицеров коньяком, неизменно провозглашая один и тот же тост: «За милых женщин!».

Копоть, желая выразить свою благодарность Вокэру за внимание к Марьяне, распил с ним бутылку коньяка. И когда эмиссар снова пригласил Марьяну на танец, то уже едва держался на ногах. Девушка отвела его в сторону, сказала:

— Пойдемте домой, господин капитан. А то время уже позднее. Вам надо отдохнуть.