Петр Радченко - На заре

— Давай, давай, Вихорек! — подгонял его Юнька, завидев впереди, в широкой балке, сверкавшую полоску реки.

Промелькнул какой-то курень [444] Курень — здесь — казачье жилище, дом. — прим. Гриня , за ним начался баштан [445] Баштан — то же что бахча: участок поля, засеянный арбузами, дынями, огурцами и т. п. — прим. Гриня , который тянулся до самых камышей.

И тут, у воды, перед Юнькой, как сказочные призраки, выросли конники. Едва не налетев на них, Вихрь стал как вкопанный, а Юнька, не удержавшись в седле, перелетел через голову коня, плюхнулся на влажную траву.

— Хлопцы, да це ж Шмель! — услышал он удивленный возглас.

«Свои!» — понял Юнька, вскочил на ноги и, обхватив шею Вихря руками, громко зарыдал:

— Спасибо, друг!..

В ту же ночь Юнька стоял в штабной палатке перед Вороновым и Демусом. Он вручил им копию оперативной карты, голубую тетрадь Вокэра и листок, на котором Марьяна записала то, что ей удалось подслушать из разговоров Улагая с генералами.

А на рассвете Юньку вызвал Левандовский. Пожав ему руку, командующий сказал:

— Ну что ж, объявляю вам, товарищ Шмель, благодарность за отличную разведку. Вы добыли нам исключительно важные сведения. — Левандовский указал на тетрадь Вокэра. — Здесь на английском языке основные данные десантных войск.

— Так то ж моя Марьяна постаралась! — сиял от счастья Шмель.

Выходя от командующего, он встретился с Аншамахой.

— Ну и отчаянный же ты, Тереша! — сказал Юнька с восторгом.

Аншамаха стиснул ему руку.

— Добре, Юня. Мы еще поговорим, — ответил он и направился к палатке.

Юнька так и уснул, не дождавшись его. А утром узнал, что Аншамаха выехал куда-то среди ночи по специальному заданию.

На высоком берегу Кубани чоновцы рыли окопы. Около двора Левицких, обступив Наумыча, стояла группа престарелых казаков. К ним на коне подлетел Ропот.

— А вы, дядько Никифор, чи и взаправду не думаете отступать? — спросил он с поспешностью.

Наумыч пожал плечами, переставил деревянную ногу и, дымя люлькой, ответил:

— Куды нам, домоседам, Логгин Прокофьевич. Да и кому мы нужны? Нас никто не тронет.

— Когда б за внука не присыкнулись [446] Присыкнуться — пристать, привязаться к кому-либо. — прим. Гриня бандиты, — трогая коня, предостерег его Ропот. — Лучше бы уехали на время… Вот.

— Мы за внуков не в ответе, — сказал дед Опанас.

— Все может статься, — бросил на скаку Ропот и помчался на выгон, где столпилось много народа.

Наумыч выбил пепел из люльки о деревянную ногу, почесал затылок.

— Оно, конечно, положение сурьезное, — проговорил он рассудительно. — Может статься и так и этак…

Дед Опанас поглядел из-под руки на взволнованную толпу. Ропот что-то крикнул станичникам и погнал своего коня в центральную улицу, запруженную народом.

Галина бежала по дощатым тротуарам, торопилась домой. Она уже была у своего двора, когда ее догнал Норкин. Осадив коня, он сказал:

— Минут через десять-пятнадцать я буду у вас. Готовься к отъезду!

И поскакал дальше. Галина вошла во двор и на пороге хаты столкнулась с отцом и матерью.

— Что будем делать, батя? — спросила она, задыхаясь после непосильного бега. — Люди уходят, и нам надо собираться.

— А как Левицкие?

— Остаются.

— Ну, и нам нечего горячку пороть, то и проче.

В глазах Галины выразился ужас.

— А ежели Гришка явится? Тогда что?

— И пущай является, — буркнул Яков Трофимович. — Вон и Оксана ушла от Виктора. Теперь жизня такая. — Помолчав немного, он пригрозил: — Ежели поганец хоть пальцем тронет тебя, я ему башку сверну.

— Ишь, какой вояка выискался! — бросила Денисовна. — Гришка такой, что сам тебе кишки выпустит. Власть-то на его стороне будет! А власть известно какая — бандитская.

— Нет, я не останусь, — категорически заявила Галина. — Сейчас за мной Вася приедет.

— Поезжай, поезжай, доченька! — сказала мать, заправляя седую прядь волос под черный подшалок. — А мы с отцом останемся. Не нам, старикам, по свету маяться.

К воротам подъехал Норкин, слез с коня. Сбив на затылок мерлушковую [447] Мерлушка — шкурка ягнёнка грубошерстной породы овец. Возраст ягнёнка на момент убоя не более 30 дней. — прим. Гриня папаху и смахнув рукавом пот с загорелого лица, он одернул рубашку под армейским ремнем, поздоровался со стариками.

— Подвода уже готова, можно ехать, — сообщил он.

— Мы не поедем, — ответил Калита.

— Да вы что, в своем уме? — озаботился Норкин. — Хвостиков совсем близко. Перебьют же вас всех!

Старик молча теребил бородку. Денисовна всплакнула, отвернулась в сторону.

— И Галя остается? — спросил Норкин, тревожась.

— Она собирается, — глухо проговорил Калита.

— Ты ж присматривай за нею, Вася! — просила Денисовна сквозь слезы.

Из хаты выбежала Галина в накинутой на плечи шали, с узелком в руке. Поцеловалась с отцом и матерыо, заплакала.

— Иди к Елене Михайловне, — сказал ей Норкин. — С ней поедешь.

Прошла тревожная ночь. На рассвете Хвостиков предпринял яростную атаку на Краснодольскую. Матяш с тремя сотнями белоказаков под прикрытием пулеметного огня переправился вброд через Кубань в двух верстах западнее коммуны, захватил мост и ворвался в станицу. Здесь его встретили конники 12-й кавдивизии. Завязалась сабельная рубка.

Одновременно на западной окраине Краснодольской появились сотни Бородули и Молчуна. После короткой ожесточенной схватки в Гусиной плавне и под курганами Калры и Лезницы они прорвались в центр Краснодольской и атаковали чоновский отряд Корягина. Основные силы Крыжановского хлынули через мост, и в станице закипел кровопролитный бой.

Численное превосходство было на стороне хвостиковцев. Под их натиском, отбивая атаку за атакой и нанося врагу тяжелые удары, красные постепенно отходили к дороге на Кавказскую и в десятом часу оставили станицу заваленную телами убитых и раненых…

Как только Краснодольская перешла в руки Хвостикова, богатеи новыползли из укрытий, встречая победителей хлебом-солью.

На площади заиграл духовой оркестр. Перед вратами, ведущими па паперть, поспешно начали выстраиваться хвостиковцы. Это была пестро одетая полудикая ватага, состоявшая в основном из зажиточных казаков. Сюда же усиленный конвой пригнал десятка полтора белобандитов, трусливо бежавших с поля боя во время контратак красных.

В сопровождении кавалеристов на площадь прибыл в легковом автомобиле и Хвостиков. Машина остановилась. Из нее вышли два высоких, широкоплечих кабардинца — братья Баксанук и Дауд Крым-Шамхаловы — телохранители Хвостикова, которых в повстанческой армии называли просто «азиатами». Старший — Баксанук— был одет в темно-синюю, туго затянутую солдатским ремнем просторную хламиду, похожую на татарский азям [448] Азям (озям) — длинный крестьянский кафтан халатного покроя, сермяжный или из толстого сукна домашнего приготовления; зипун. — прим. Гриня . На голове — баранья шапка с длинной черной шерстью, на ногах — сафьяновые чарыклы [449] Чарыклы (карач.) — чувяки. , разрисованные узорами. На младшем — Дауде — такая же хламида, только бордового цвета. У того и другого — кинжал и шашка дамасской стали, украшены серебром и чернью. Похожи друг на друга как две капли воды. Брови сросшиеся, широкие, глаза с хищно поблескивающими зрачками. Лица горбоносые, бронзово-смуглые.