Петр Радченко - На заре

Он ударил коня плетью, выехал на улицу.

— Злыдень ты! — бросил ему во след Калита.

— Что ж теперь будет с нами? — простонала Денисовна.

Григорий ехал по улице, задыхаясь от злости. Мимо проносились верховые, но он не видел никого и только изредка прикладывал руку к кубанке, отдавал офицерам честь.

На площади он остановился и начал разыскивать глазами отца. Братья Крым-Шамхаловы тащили какого-то толстого казака. Тот упирался, но вырваться из цепких рук не мог.

«Кто же это? — подумал Григорий, приглядываясь к казаку, и, узнав в нем Кушнаря — свата Ропота, мысленно усмехнулся: — Ну, с этого сдерут шкуру!» Крым-Шамхаловы подвели Кушнаря к Хвостикову.

— Что случилось? — спросил генерал.

— Это большевик, — доложил один из офицеров. — Против вас высказывался, ваше превосходительство. Люди сообщили, и мы его взяли.

Хвостиков ткнул плетью в лицо Кушнаря.

— Большевик, значит? Повесим! А пока — под замок.

Кушнарь подался грузным телом вперед и закричал на всю площадь:

— Вешать? Казака с георгиевскими крестами будешь вешать? Слышите ли вы, станичники? Вот как нашего брата мордуют!

Его оглушили ударом приклада. Крым-Шамхаловы скрутили ему руки, поволокли во двор бывшего ревкома. К машине подбежал Гусочка. Отдав честь, он срывающимся голосом выпалил:

— Ето я, ваше превосходительство! Токо прилетел из Приморско-Ахтарской. Дозвольте отрапортовать?

— Есть что-нибудь от Улагая? — спросил Хвостиков.

— Так точно, господин енерал! — снова по-петушиному выдохнул Гусочка, вскидывая руку к папахе, потом достал из-за пазухи пакет, протянул Хвостикову. — Велено вручить в ваши превосходительские руки.

Хвостиков вскрыл пакет. В ответном послании Улагай писал:

Уважаемый Алексей Иванович!

Вы очень раздражены. В чем причина? Я совершенно не понимаю Вас. Будьте же благоразумны и возьмите себя в руки. Убедительно прошу Вас прибыть ко мне для экстренных переговоров. С совершенным почтением.

Крыжановский, стоявший около машины, следил за лицом главнокомандующего, которое выражало недовольство и раздражение. Дочитав письмо, Хвостиков с минуту сидел молча, затем грубо бросил Гусочке:

— Чего вылупился? Пошел прочь!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — выкрикнул с перепугу гонец и заспешил к своей кобыленке.

Шофер завел мотор. К главнокомандующему подошел начальник штаба армии приземистый полковник Тупалов и, указав на Аншамаху, следовавшего позади, сказал:

— Ваше превосходительство, разрешите зачислить этого ветеринарного фельдшера в нашу ветеринарную часть. Доброволец, явился к нам из-за Кубани.

Хвостиков остановил на Аншамахе пристальный, изучающий взгляд.

— Коновал?

— Так точно, господин генерал-лейтенант! — ответил Аншамаха.

— Вы же знаете, что нам такие люди нужны позарез, — добавил Тупалов, обращаясь к главнокомандующему.

— Не возражаю, зачислите! — распорядился Хвостиков.

Оксана в темно-синей черкеске ехала не спеша по улице на своей неизменной Кокетке. Из-под белой курпейчатой кубанки на спину всадницы падали толстые каштановые косы. Английское седло под ней поскрипывало кожей. Левое зазубренное стремя слегка стучало о серебряный наконечник ножен шашки. Кованые копыта ритмично цокали по утрамбованной, укатанной до глянца дороге. Встречные конники уважительно отдавали честь Оксане и ощупывали глазами ее статную обворожительную фигуру.

Завидев старика, ковылявшего вдоль плетня, она широко улыбнулась, догнала его и закричала звонким взволнованным голосом:

— Дедунюшка, здравствуйте!

Влас Пантелеймонович остановился, поглядел на нее из-под ладони и просиял:

— А, Оксанка! Внученька моя!

Оксана слезла с лошади, поцеловала деда и пошла рядом с ним. Влас Пантелеймонович вытер слезящийся глаз, спросил:

— С батьком была, чи с кем?

— Я у Андрюши Матяша в сотне, — ответила Оксана, потупив голову.

— Так, так… — задумчиво промолвил старик. — А як же Витька?

— Зачем он мне! — бросила Оксана. — Я с ним в разводе.

Они подошли к своему двору. Влас Пантелеймонович открыл калитку, взял повод у внучки и пропустил ее вперед, потом и сам с лошадью последовал за нею.

В палисаднике у крылечка Акилина Даниловна разжигала большой, начищенный до блеска самовар. Увидев дочь, она радостно всплеснула руками:

— Счастье ты мое!

Оксана кинулась ей на шею, они обнялись, прослезились. Влас Пантелеймонович отвел Кокетку в конюшню, насылал в корыто овса. Мать и дочь, наплакавшись, вошли в дом. Не успела Оксана переодеться, как к нем примчалась Ава Белугина, схватила ее за руки и, хохоча от радости, начала осыпать поцелуями. Из боковой комнаты выглянула Акилина Даниловна, поздоровалась.

— Вот, видишь, — сказала Ава, глядя в синие глаза Оксаны, — ты беспокоилась о маме, а она жива и здоровенька! Не правда ли, тетя Киля?

— Да уж только и того, что жива, — ответила Анилина Даниловна. — Благо у хороших людей жила.

— А моя матушка померла, — грустно сообщила Ава. — От разрыва сердца. Не выдержала. Царство ей небесное.

В открытое окно ворвался отчаянный женский крик.

Побледнев, Акилина Даниловна прижалась к гардеробу, спросила испуганно:

— Что это?

Ава сердито бросила через плечо в сторону доносившегося вопля:

— Это Маришка Дудакова, большевичка! — И, поправив рыжие волосы перед зеркалом, усмехнулась: — То ее наши солдатики щекочут.

Во двор верхом на коне въехал Игнат Власьевич. Оксана увидела его из окна, выбежала с Авой на крыльцо, крикнула, смеясь:

— Добро пожаловать, папочка! Я уже дома!

Игнат Власьевич слез с коня, перекрестился на все четыре стороны, чмокнул Оксану в щеку.

— Слава богу, дочко! Опять мы в родное гнездо вернулись. — Он перевел взгляд на поповну. — И ты, щебетуxa, тут?

— Пришла Оксанку навестить, — ответила Ава.

Игнат Власьевич привязал коня рядом с Кокеткой и, выйдя с отцом из конюшни, сказал:

— А теперь все — в дом. Отметим свое возвращение.

Матяш открыл калитку, нерешительно шагнул, остановился, окинул взглядом подворье и помертвел в ужасе. Заброшенный, пустой двор его почти сплошь зарос бурьяном. У окон дома, там, где раньше мать сажала царскую бородку (неприхотливые розовенькие цветочки), теперь вровень с крышей возвышалась роскошная лебеда. Пустая конюшня, сараи, где не было уже ни одной двери, сиротливо и немо смотрели темными провалами на своего незадачливого хозяина.

Когда первое волнение немного улеглось, Матяш снял шапку, отряхнул с нее пыль, подошел к крыльцу, присел на ступеньку, облокотившись на колени, стиснул голову руками.