Петр Радченко - На заре

— Хорошо, что она вовремя уехала в Крым, — добавил Шифнер-Маркевич.

— Да, конечно, — согласился Филимонов. — Супруга Улагая настояла.

Улицы станицы были запружены войсками, обозами, мобилизованными подводами. Шифнер-Маркевич и Филимонов с трудом пробирались к главному штабу сквозь гудящее, хаотическое скопище.

На одном из перекрестков они догнали Казановича, ехавшего на тачанке. Бородка его отросла непомерно, усы обвисли, растрепались.

— Вы с передовой? — спросил его Шифнер-Маркевич.

— Нет, — буркнул Казанович, нервно сбивая растопыренными пальцами дорожную пыль с рукава выгоревшей гимнастерки. — С дезертирами воевал. Только сейчас расстрелял сорок две шельмы.

— Это не поможет, — безнадежно махнул рукой Шифнер-Маркевич.

— Мда!.. — Казанович обернулся к Филимонову, пренебрежительно бросил: — Помнится мне, как вы кричали в Крыму: «Мои казаки, моя Кубань — наша надежная опора!» А на деле вместо опоры — огнедышащий вулкан! К вашему сведению, из сорока двух расстрелянных — двадцать восемь казаков!

— Уж не пытаетесь ли вы, господин генерал, вину за собственные промахи переложить на мою седую голову? — спросил Филимонов, сурово насупив брови и удерживая коня в поводу.

Казанович зло выдохнул:

— Если у меня и были какие промахи, то они всецело обусловлены вашими!

— Конечно, выигрыш вы всегда за собой запишете, а проигрыш постараетесь на другого свалить! — сказал Филимонов, отворачиваясь в сторону.

— Не спорьте, господа, — проговорил Шифнер-Маркевич примиряющим тоном.

Филимонов, резко развернув коня, направился в переулок, который выходил на дорогу в сторону Гривенской. За ним поскакала и охранная сотня. У хутора Лебеди он встретил Скакуна и Василия Рябоконя.

— С пополнением как? — спросил он, обращаясь к полковнику.

— Плохо, — Скакун отрицательно помотал головой. — Никого и арканом не затянешь.

— Да, дела, — невесело протянул Филимонов. — Устал я сильно. Где бы отдохнуть хоть полчасика?

— Ваше превосходительство, может, ко мне изволите? — предложил Рябоконь. — Тут совсем недалеко.

Двор Рябоконя у Ангелинского ерика обнесен высоким голубым частоколом. Дом, покрытый железом, обращен четырьмя окнами к выгону. К нему примыкала конюшня. Рядом с сараем, выходившим глухой стеной на улицу, стоял амбар. За двором к ерику — сад и огород.

Под сараем лежали рало [544] Рало — плуг, соха. — прим. Гриня и шестигранный каменный каток, хранившиеся как реликвии, оставленные прадедом. На стене амбара висели цепы, деревянные грабли, коса с отвалом… Всё, вплоть до расположения предметов во дворе, сохранялось в том порядке, который был заведен много десятилетий назад. В саду росли яблони, груши, сливы, абрикосы, персики, смородина, малина, клубника… Вдоль дорожек ярко пестрели цветы. В саду и на огороде торчали пугала в лохмотьях.

Рябоконь, Филимонов и Скакун вместе с охранной сотней въехали во двор. На крыльцо вышел невысокий старик. Из-под его серой войлочной шляпы выбивались длинные пряди седых волос. Щурясь от слепящих лучей солнца, он приложил руку ко лбу, чтобы разглядеть, с кем прибыл сын.

— Принимай гостей, батько! — крикнул ему Рябоконь.

Старик снял шляпу, низко поклонился генералу:

— Здравия желаю, ваше превосходительство!

Старик пригласил гостей в самую просторную комнату и угостил всех холодной бражкой. Утолив жажду, Филимонов сел на стул у раскрытого окна. Скакун поместился за круглым столом, хозяин дома с сыном сели на деревянном диване. Старик взглянул на генерала, спросил:

— Будь ласка, скажить, ваше превосходительство, чим же кончится оця шеремиция?

— Уходить придется, Федор Саввич, — сказал Филимонов, разглядывая старинное оружие — запорожскую рушницу [545] Рушница — пищаль, ружьё. — прим. Гриня , кривую турецкую саблю и кинжал, украшенные золотой и серебряной вязью, висевшие на персидском ковре, прибитом к стене.

Старик сдвинул белые мохнатые брови, почесал затылок.

— А куды ж уходить, ваше превосходительство? Обратно в Крым басурманский?

— Другого пути пока нет.

— А потом?

— Потом — за границу.

Старик оперся широкими ладонями на колени, задумался.

— Эхе-хе-хе-хе! Значит, до ручки довоювались… — Он перевел взгляд на сына. — Ты ж казал, Василь, шо большовики теперь николы не придут в наш край.

— Казал, да не завязал, — хмуро отозвался Рябоконь.

Старик снова поскреб затылок, протянул:

— На чужбине и сокола вороной зовут. Недаром сказано: хвали заморье, а сиди дома.

— Но куда денешься? — развел руками Филимонов.

— А я с Кубани не уйду! — решительно заявил Рябоконь, и черные глаза его налились злостью. Он резко встал, зашагал по комнате. — До гробовой доски буду биться с большевиками! Из-за угла стрелять, хаты жечь, скот травить!..

— Сядь! — шумнул на него отец. — Чего забегал?

Донесся гудок автомобиля. Филимонов приподнял занавеску и посмотрел на улицу, по которой непрерывным потоком двигались войска к Гривенской. У ворот остановился лимузин.

— Интересно, кто это приехал? — проговорил генерал.

Из автомобиля вылез Гусочка, открыл калитку и спросил у сидевших под сараем казаков из охранной сотни:

— Его превосходительство енерал Филимонов туточки?

— А тебе зачем? — подозрительно покосился на него офицер — командир охранной сотни.

— Ето не ваше дело! — ответил Гусочка.

Из дома вышел Рябоконь, с досадой подумал: «Откуда взялось это чучело гороховое?» Но был вынужден встретить гостя и проводить в великую хату. Храбрясь, Гусочка небрежно вскинул руку к папахе:

— Здравия желаю, ваше превосходительство! Честь имею представиться: кульер енерала Хвостикова.

— Здравствуйте, господин кульер, — сказал Филимонов, недоверчиво оглядывая его.

Гусочка уселся на стул, поставил шашку между коленями — против кинжала, висевшего на поясе, — и, скрестив на ней руки, сказал:

— Неважные дела у вас, господа. Фронт рухнул, ниякого порядку нету. Не дай бог, який кавардак кругом! Все бегут…

— Говорят, и у Хвостикова больше за упокой поют, чем за здравие, — перебил его Скакун.

— Конечно, — с глубокомысленным видом проговорил Гусочка, — оно и у нас ригинального ничего нету. То мы бьем, то нам шею мылят. А вас токо бьют.

Федор Саввич безнадежно вздохнул:

— Видать, и там и тут в нашем полку нету толку.

— Вы как, Сергей Борисович, опять думаете здесь остаться? — обратился Филимонов к Скакуну.

— Нет, Александр Петрович! — возразил полковник. — Здоровье у меня никудышное. Как ни печально, однако придется распрощаться с Кубанью.

— Надо об этом заранее договориться, — сказал Филимонов, — иначе потом трудно будет собраться.