Петр Радченко - На заре

— Вот Василия Федоровича я вместо себя оставляю, — указал Скакун на младшего Рябоконя.

— Эхе-хе-хе-хе! Пустое все это, — уныло промолвил Федор Саввич.

В дверь заглянула жена Василия — высокая, стройная женщина. Подозвав мужа, она шепнула ему, что стол уже накрыт. Василий пригласил гостей в столовую.

До Гривенской долетала отдаленная канонада, но в самой станице стояло напряженное затишье. Заунывно гудел церковный колокол, сзывая прихожан к обедне.

Филимонов въехал на многолюдную площадь, остановился у церковной ограды. Ближе к паперти, выстроившись повзводно, стояли юнкера Корниловского и Алексеевского военных училищ, дальше — две охранные сотни белоказаков.

В церкви шла служба. Гулко отзывался под сводами голос священника, призывавшего молящихся костьми лечь на поле брани, но не отдавать православную землю большевикам, кои явились на Кубань по наущению самого антихриста.

Филимонов слез с коня и в притворе увидел Драценко, державшего в одной руке зажженную свечу, в другой — фуражку.

— Молитесь, господин генерал? — спросил Филимонов.

— Как видите, — нехотя ответил Драценко.

— А командующий здесь?

— В штабе.

Филимонов перекрестился и начал протискиваться к амвону, перед которым стояли несколько генералов и полковников.

Гусочка тоже приехал в Гривенскую. Делать ему в штабе было нечего (Улагай еще не заготовил ответного письма Хвостикову), поэтому он тоже направился в церковь. Минуя базарную площадь, он едва не столкнулся нос к носу со своей знакомой. Офицерская вдова цепко схватила его за локоть, вскрикнула удивленно:

— О, Иван Герасимович! Чего же не признаетесь?

— Звыняйте, Марфа Емельяновна, не заметил, — сказал Гусочка. — Мое вам почтеньице! — И поинтересовался: — Яким ето ветром занесло вас в Гривенскую?

Грудь Марфы громоздко колыхнулась.

— Беда застигла тут. Вино привозила на продажу, а тем часом красные взяли Приморско-Ахтарскую. Вот и сижу здесь, жду у моря погоды.

— А я обратно кульером от Хвостикова, — сообщил Гусочка и, приняв важный вид, добавил: — Меня сюда направили, як атамана станицы Краснодольской.

— Вы? Атаман? — прыснула Марфа.

Гусочка надулся.

— Не смейтесь, Марфа Емельяновна. Хватит, вы и так уже раз безобразию надо мной учинили… Я до вас со всей душой, а у самого мало сердце не оборвалось. Рази можно так пужать? Уже и переполох выливал [546] Выливать переполох — лечить магическими действиями от испуга. — прим. Гриня — ничего не помогает. Як токо начну засыпать, так в очи и лезет ваш лохматый Барбос, хай ему черт! Я дюже в обиде на вас.

— Да то не Барбос, Иван Герасимович, — рассмеялась вдова. — То наш Покат. Не знаю, чего вы испугались? Он такой смирный.

— Э, смирный! — возразил Гусочка. — Ето для тебя смирный, — он снова перешел на «ты», — а для меня — тигра! Мало не загрыз.

Марфа перестала смеяться, сказала серьезно:

— Да, Иван Герасимович, нехорошо вышло, хоть и нет моей вины в том.

— Як же це нет? — взбеленился Гусочка. — Я пришел по нашему уговору, а там, на постели, етот, Покат токо: гав-гав! Да як шмыгонет у меня промеж ног! Я думал, шо сквозь землю провалился… так напужал треклятый!

— То вы перепутали, Иван Герасимович, не туда пришли. Я до полночи ждала вас, — прильнула Марфа к атаману под бочок.

— Невже перепутал? — Гусочка всплеснул руками и, сбив на затылок папаху, громко захохотал: — Ты погляди, яка оказия приключилась!

— А вы еще и в обиде на меня, — улыбнулась Марфа.

Гусочка окинул глазами ее дородную фигуру, и кровь снова взыграла в нем.

— Так, могет быть, мы теперички поквитаемся, Марфуня? — хихикнул он, заглядывая ей в глаза.

Марфа обратила внимание на массивное золотое кольцо, поблескивавшее на указательном пальце правой руки Гусочки.

— Так вы же человек женатый, Иван Герасимович! Вон и обручальное носите, — указала она.

— Пхи, обручальное, — скривился Гусочка. — Да у меня етих обручальных — куры не клюют! — Он слегка толкнул вдову в плечо, хихикнул: — А хоть бы и женатый, то шо с того? То у меня — буднишня, а ты будешь праздничная!

— А колечко подарите?

— А як же! — Гусочка оглянулся по сторонам, вынул из внутреннего кармана черкески замасленную сумочку, развязал ее и шепнул: — Гляди, шо в ней!

Марфа впервые увидела столько золотых вещей. Гусочка подтолкнул ее в бок.

— Ну, Марфуня, бачишь теперички, який я богатый?

— Ванечка!.. — Марфа потерлась щекой о его плечо. — Хоть один перстенек на память по случаю нашего знакомства…

Гусочка завязал сумочку, спрятал в карман:

— Заработать надо, Марфуня! — подмигнул он. — Задаром — не можна.

— Ну и скупые же вы! — досадливо махнула рукой Марфа.

— Скупость — не глупость, — сказал Гусочка. — А то… как ето: дал бог денежку, а черт — дырочку, и пойдет божья денежка в чертову дырочку… Заработаешь — другое дело!

Улагай и Стрэнг находились в небольшой штабной комнате. За раскрытыми окнами висели ветки с крупными румянобокими яблоками. Воздух был напоен фруктовым ароматом. А по улице нескончаемым потоком шли и шли отступающие войска вперемежку с обозами, нагруженными продовольствием, боеприпасами.

Стрэнг сидел у окна, изредка тянул из бокала душистый кубанский рислинг и все время поглядывал на колонны отходивших солдат. Все они были запыленные, грязные, в рваном обмундировании, в разбитых сапогах, в развалившихся ботинках. У многих головы забинтованы, руки на перевязи. Улагай ни разу не прикоснулся к своему бокалу и ни разу не взглянул в окно. Он то ходил по комнате, то подолгу стоял у стола в каком-то раздумье. Наконец Стрэнг ознакомился с письменным донесением, подготовленным командующим для отправки в Крым Врангелю, холодно усмехнулся:

— Вы просите у барона невозможного.

— Почему? — раздраженно спросил Улагай. — В Крыму имеются и танки, и пушки, и пулеметы!

— Разве в этом дело? — окрысился на него Стрэнг. — Людей у вас нет, генерал, людей! [547] Всего из Крыма в группе Улагая и отряде Харламова было переправлено около 7.5 тысяч бойцов. При эвакуации в Крым, к уцелевшим десантникам (потери составили, по разным подсчетам, до 3 тысяч человек) присоединилось около 10 тысяч кубанцев (по воспоминаниям Врангеля. В разных источниках цифры отличаются). — прим. Гриня Кубань вас не поддержала — вот в чем трагедия!

— А вооружение какое у меня? — вспылил Улагай. — Семнадцать орудий и двести сорок три пулемета! [548] Всего из Крыма в группе Улагая и отряде Харламова было переправлено вооружения: 32 орудия, 158 пулеметов, 3 броневика и 8 аэропланов (по воспоминаниям Врангеля. В разных источниках цифры отличаются). — прим. Гриня