Петр Радченко - На заре

Воронов разбил четверть рукояткой нагана, сказал строго:

— Чтоб я этого больше не видел. В Красной Армии это зелье запрещено уставом. А если напьетесь — под суд отдам. Поняли?

— Поняли, — уныло ответили племяши, переглянувшись.

Воронов снова принялся разглядывать их. Никита был повыше Митрофана, шире в плечах, плотнее. Над чуть припухшей губой пробивались черные жидкие усики, придававшие его загорелому лицу бравый вид. Карие глаза отливали холодным блеском. Митрофан лицом мало походил на брата. Движения у него быстрые, в глазах так и бегали бесовские огоньки озорства. Казалось, ему стоило большого труда стоять на одном месте и сохранять на лице серьезное выражение.

— А вы молодцы, хлопцы, умеете рубиться, — наконец сказал Воронов. — Я наблюдал за вами в бою.

— Уже наловчились, — хвастливо бросил Митрофан.

— Это на ком же, на красных? — спросил Воронов, обжигая его гневным взглядом.

— Виноват, дядя Елисей, — понурил голову Митрофан, но тут же вскинул на него глаза: — А як же иначе? На то она и война. Я ж только защищался.

— Мерзавец! — вскипел Воронов. — Да ты знаешь, супротив кого ты шел?

— А теперь не иду! — буркнул Митрофан.

Воронов перевел негодующий взгляд на Никиту:

— И ты рубил?

— Случалось, — смутился племяш и отвел глаза в сторону.

— А правда, что вы с Иваном хотели захватить меня в плен? — спросил Воронов.

— Брехня то, — ответил Никита.

— Сам же Иван мне через речку кричал, — сказал Воронов.

На скулах Никиты заходили желваки.

— Выдумал… Может, сам и хотел. Мы от него ще в Крыму в другую часть перешли.

— Не знаю, что с вами делать, — задумался Воронов. — Придется вас поближе к себе определить. Посмотрю, как вы свою вину перед Советской властью искупать будете. — И махнул рукой: — Проваливайте!

— Есть проваливать! — приложил Митрофан пальцы к серой кубанке, сбитой набекрень.

И племяши побежали в свою часть.

Станица Краснодольская погружалась в ночную темноту. Гусочка шел навеселе домой. Петляя по улице, он пьяно горланил:

Мимо него проскакал на коне Минаков в заломленной белой папахе и серой черкеске, гаркнул:

— Здорово, атаман!

Гусочка от неожиданности шарахнулся в сторону и чуть было не растянулся на пыльной дороге, но устоял, поправил шапку и, провожая подъесаула хмельными глазами, плюнул:

— Тьфу, жужальница!.. Бач, як напужал… Кто ж ето такой? Видать, дюже пьяный, врагуша, шо я его зовсим не разглядел…

Он прошел еще с полквартала и вдруг остановился, посмотрел по сторонам.

Зачуяв знакомый голос, из подворотни выскочил Дурноляп, прыгнул хозяину передними лапами на грудь, повалил его в репейник, заскулил.

— Ето ты, Дурноляпик? — обрадовался Гусочка. — Подсоби мне. Бачишь, я трошки… На поминках был у Молчунов… Гришка, царство ему небесное… А я теперички блукаю… Иди, песик, покличь мою Васеньку, хай она…

Дурноляп уткнулся холодным носом в ухо хозяина. Гусочка отмахнулся от него, с трудом встал, но тут же стукнулся лбом об акацию, росшую у забора, крикнул:

— Геть с дороги! Бачишь, атаман идет…

Шаря руками по забору, он наконец нащупал калитку, ввалился во двор. Дурноляп, припадая к ногам хозяина, заливался радостным лаем. На шум вышла Василиса. С ее помощью Гусочка вошел в дом. В зале снял шапку, глянул в зеркало. Синяк на левой щеке, полученный от Хвостикова, уже пожелтел и почти совсем рассосался.

— Ты раздевайся, — буркнула Василиса. — Весь в репьяхах [538] Репьи, репяхи, рэпьяки — плоды луговых растений (репейника, череды, чертополоха и т. п.), снабженные зубчиками, крючками или зацепками, которые позволяют им прицепляться к шерсти животных или к одежде человека и так распространяются. — прим. Гриня , як анчутка!

Гусочка снял с себя черкеску, стащил сапоги, плюхнулся на постель… Во дворе забрехал Дурноляп. Василиса вышла на крыльцо. Там стояли Матяш и братья Крым-Шамхаловы.

— Иван Герасимович дома? — спросил Матяш.

— Только что прилемзал [539] Прилемзать — приплестись, притащиться. — прим. Гриня , — ответила Василиса. — Лежит без задних ног.

— Передайте ему, чтобы он завтра утром в монастырь явился, — сказал Матяш. — Хвостиков требует.

Василиса улыбнулась:

— Боится мой Герасимович на глаза генералу показываться после банкета.

— Ай, машала! — захохотал Дауд. — Какой молодца!

— Скажи мужа, пусть его не боится, — кивнул Баксанук. — Генерал уже все забыла.

Проводив Матяша и Крым-Шамхаловых, Василиса вернулась в зал. Гусочка уже спал мертвецки. Она поставила лампу на камелек [540] Камелёк — небольшая печка, очаг для обогревания жилища. — прим. Гриня , прикрутила фитиль и на цыпочках покинула дом.

Ночь была темная, глухая. Василиса шмыгнула в половник, открыла ляду [541] Ляда — люк, лаз в подполье, ставень, дверка. — прим. Гриня в старом погребе, где скрывала Евдокию Денисовну Калиту, прошептала:

— Это я, Денисовна. Вылазьте. Нас уже ждут.

— Слава богу! — донесся слабый голос соседки.

Василиса помогла ей выбраться из погреба, и они направились садами на восточную окраину станицы. Часто останавливались, прислушивались. Вокруг стояла тишина.

Вскоре добрались до темных кустов вербовника на берегу Кубани. Внизу под кручей плескалась вода. Здесь, за станицей, можно было нарваться на дозорные посты или разъезды хвостиковцев, поэтому женщины были все время настороже. Спустившись по крутому косогору к реке, они остановились. С противоположного берега, из коммуны, долетали неясные голоса.

— Где же они? — спросила Денисовна, беспокойно вглядываясь в темноту.

Из-под раскидистой вербы вынырнула черная тень.

— Сюда идите! — послышался шепот Мечева.

Только теперь женщины заметили лодку. В ней сидел Калита. Денисовна бросилась к нему, обхватила его руками и глухо застонала:

— Яша, дорогой мой!

— Тихо, Дуня, потом, — сдавленно сказал Калита и, усадив старуху рядом с собой, обернулся к соседке: — Большое тебе спасибо, Саввишна.

— Век не забудем доброты твоей, — со слезами добавила Денисовна.

Мечев прыгнул в лодку, оттолкнул ее от берега и проворно стал грести веслами. Василиса стояла на берегу до тех пор, пока лодка не скрылась в густом мраке ночи.

Матяш вернулся домой в десятом часу вечера. Оксана ждала его у калитки.

— Что так поздно? — спросила она, беря его под руку — Я уже начала волноваться.

— Дела! — невесело ответил Матяш. — Дезертиров ловили. Солдаты бегут от нас, как крысы с тонущего корабля!

В доме он снял оружие, черкеску, шапку и устало сел на табуретку. Оксана прибавила огня в лампе, накрыла на стол. Матяш выпил стакан молока и больше ничего не захотел есть.