Петр Радченко - На заре

— Позвольте… Я не понимаю.

— Оружие! — настойчиво потребовал Левандовский.

Шадур расстегнул пояс. Атарбеков отобрал у него наган, объявил:

— Вы арестованы!

Солнце еще не успело показаться из-за горизонта, а в полутора верстах к западу от Кирпильского лимана уже кипел жаркий бой между бригадой Демуса и остатками 2-й Кубанской дивизии генерала Шифиер-Маркевича. Долго ни той, ни другой стороне не удавалось добиться успеха.

Но вот на помощь красным конникам двинулись пехотинцы Приуральской отдельной бригады. Стремительной штыковой атакой они оттеснили противника к болотам.

Демус носился по полю боя и воодушевлял бойцов своей отвагой. То там, то здесь он врывался в ряды белогвардейцев, и его клинок со свистом обрушивался на головы врагов.

В самой гуще сечи находился и Аншамаха. Он мстил за смерть жены, за сожженную хату, за расстрелянных и повешенных своих станичников.

Здесь, у лимана, судьба столкнула его с самым заклятым врагом. В нескольких шагах впереди промелькнул Никита Копоть, без шапки, с растрепанным цыганским чубом.

— Стой, поганец! — закричал Аншамаха.

Копоть оглянулся, узнал чоновца, стегнул скакуна плетью так, что тот враз перешел в бешеный намет, помчался в сторону хутора Волошковки. Теперь Аншамаха не видел никого перед собой, кроме Копотя. Расстояние между ними быстро сокращалось. Может быть, никогда раньше конь Аншамахи не оправдывал так своей клички Метеор, как сейчас.

С холма на окраине хутора за ходом боя наблюдали Шифнер-Маркевич и Филимонов, окруженные казачьей охранной сотней.

— А что это за скачки? — разглядывая в бинокль двух всадников, приближавшихся к хутору, удивленно воскликнул Шифнер-Маркевич.

Филимонов тоже приложил бинокль к глазам, нервно передернул плечами.

— Впереди наш атаман, Никита Гаврилович Копоть, — сказал он упавшим голосом, — а за ним… — Зрачки его расширились. — Позвольте — мой Метеор!.. Кто же это на нем?

— Уж не тот ли пленный чоновец, что сбежал у вас из-под носа, господин генерал? — рисуясь в седле своей прекрасной внешностью, не без ехидства сказал Шифнер-Маркевич. — Помните, которого вы собирались повесить в Приморско-Ахтарской?

Филимонов резко обернулся к конникам и, указав в сторону лимана, закричал:

— Голубчики, ничего не пожалею для вас, только захватите моего Метеора! Вон, видите, двое?

Шестеро всадников сорвались с холма, помчались навстречу Копотю. Аншамаха, заметив их, ударил каблуками в бока Метеора. Тот, казалось, оторвался от земли, настиг атамана. Копоть выхватил из кобуры наган, вскинул руку, но выстрелить не успел. Разрубленный до пояса, он вывалился из седла и, застряв ногой в стремени, поволочился за конем, как тюк… Аншамаха развернул Метеора, стрелой полетел назад, к лиману.

Филимонов вытер испарину на лбу и, продолжая следить за боем, безнадежно махнул рукой:

— Россию мы потеряли навсегда!

— Что вы, господин генерал, впадаете в такой пессимизм? — недобро зыркнул на него Шифнер-Маркевич. — Стыдитесь!

Филимонов не стал оправдываться, он лишь, кивая головой, тихо, еще более разочарованно добавил:

— Но увы! Нет пути к невозвратному. Никогда не взойдет солнце с запада!

Воронов получил задание поддержать наступление 2-го стрелкового полка, который находился на исходном рубеже в районе хутора Золотаревского. Когда по пути к месту назначения 4-й Кубанский полк вороновской кавбригады проходил мимо станицы Хмельницкой [534] В 1977 г. станица Хмельницкая была упразднена в связи с преобразованием территории под рисосеяние. — прим. Гриня , комбригу сообщили, что на станичной площади собралось до полусотни казаков, желающих присоединиться к его бригаде. Воронов отдал приказ командиру вести полк дальше, а сам, не желая упустить добровольцев, направился с одной сотней в центр станицы. Казаки-добровольцы были преимущественно молодые, еще ни разу не участвовали в боях. Все они уклонились от мобилизации в улагаевскую армию, несколько дней просидели в плавнях, а когда станица перешла в руки Красной Армии, решили вступить в ее казачьи кавалерийские части. Явились с лошадьми. У каждого шашка и кинжал, а у некоторых и карабины.

Воронов побеседовал с ними, объяснил, какой порядок существует в рядах Красной Армии, а в заключение сказал:

— Я беру вас в свою бригаду, но запомните: вороновцы бьются до последней капли крови. Если кто из вас проявит в бою трусость и оставит товарища в беде, то такого ждет презрение всей бригады. Подумайте над этим, хлопцы. У кого в душе копошится хоть самая малая боязнь, тот пусть здесь сразу по-честному оставит строй. — Он медленно повел взглядом по шеренгам, спросил: — Есть такие? Выходи!

Ни один казак не двинулся с места.

— Ну если нет трусов, тогда по коням! — скомандовал Воронов.

Внезапно из-за реки Понуры долетела громкая трескотня пулеметов и винтовок. Комбриг приказал сотне следовать за ним и, выскочив на окраину станицы, увидел вражескую конницу, которая стеной двигалась со стороны Ангелинской, лежащей на левом берегу Понуры, и, боясь попасть в засаду, из предосторожности прочесывала камыши. 4-й Кубанский полк был уже далеко.

«Что делать? — встревоженно подумал Воронов. — Отдать Хмельницкую без боя? Отдать врагу обозы с ранеными, продовольствием и снарядами?» И тут же принял решение: послать двух верховых за полком, а пока они догонят и вернут полк, бросить в бой наличные силы и попытаться задержать противника.

Умчались вестовые. Белогвардейцы были совсем уже близко. Обернувшись к сотне, Воронов крикнул:

— Шашки к бою! За мной!

Всего несколько минут вороновцы сдерживали натиск белоказаков, затем были смяты. Небольшая горстка, чудом уцелевшая после короткой сабельной схватки, попала в плен. Сшибленный вместе с конем комбриг тоже очутился в руках улагаевцев.

Его подвели к генералу Бабиеву, сидевшему на кабардинском скакуне. Опершись левой, поврежденной рукой на луку седла и зажав в правой плеть, генерал уставился бесцветными, рыбьими глазами на пленного.

— Кто такой? Командир?

— Так точно, ваше превосходительство! — ответил Воронов, прямо глядя ему в глаза.

— Это командир 3-й Отдельной казачьей кавбригады красных! — выкрикнул кто-то из офицеров.

— Ах вот оно что! — усмехнулся Бабиев, выпячивая грудь, плотно обтянутую темно-синей черкеской, и, не скрывая своего торжества, в упор посмотрел на пленного, со злорадством протянул: — Давно мне хотелось свидеться с тобой, собака!

Он взмахнул плетью и со всей силы стеганул комбрига по голове. Воронов пошатнулся, но устоял на ногах.

— Туда его! — указал Бабиев в сторону небольшого леска. — Расстрелять!