Петр Радченко - На заре

Жебрак склонил голову, отдавая последний долг Корягину, промолвил сдавленным голосом:

— Так пусть же будет пухом сырая земля тебе, дорогой Петр Владиславович, наш друг и товарищ. Прощай! — Он медленно отошел от могилы, стал около Левандовского и Воронова.

Елену Михайловну подвели к гробу, пахнущему смолистой сосной. Обезумевшая от горя, она упала на колени перед телом мужа, припала губами к его высокому холодному лбу, закричала в горестном исступлении:

— Петенька, родимый! Встань!

Над толпой пронесся единый тяжелый вздох.

Затуманенными глазами смотрел Виктор на лежавшего в гробу Корягина, на его заостренный, с синими прожилками нос, на опущенные веки, и ему вдруг показалось, что на лице умершего застыла горделивая улыбка, как бы говорящая: «Не оплакивайте меня… Я не дешево отдал свою жизнь, не остался в долгу перед врагами! Семерых уложил, прежде чем пал!»

Гроб закрыли крышкой, заколотили гвоздями и под грохот пушечного салюта, смешавшегося с печальной мелодией траурного марша, начали опускать в могилу.

Небо мутнело от зноя, земля дышала жаром, и лишь в закубанском лесу было прохладно. На полях, будто огромные бородавки, горбились почерневшие от непогоды копны хлебов. Они дрожали в душном мареве, пропитанном горьковатым запахом прели.

Хвостиковцы залегли по изволоку, притаились за деревьями и, сдерживая натиск чоновцев и частей IX Красной армии, вели ожесточенный огонь.

Матяш злобно поглядывал на монастырь, скрежетал зубами… Бородуля и Молчун ползали между окопавшимися цепями казаков и, подбадривая их, твердили:

— Без паники, хлопцы! Ни шагу назад!

Матяш смахнул рукавом рубашки пот с лица и закричал в бешенстве на своих солдат, которые начали вдруг пятиться под нажимом красных. Проворно сиганув в овражек, промытый вешними водами, он прижался к суглинистому откосу, беспрестанно стреляя в надвигавшиеся отряды красноармейцев. К нему подполз Бородуля.

Издали донеслись крики «ура». Матяш увидел, как красноармейцы и белоказаки схлестнулись в штыковой атаке.

— Поганое дело, — помотал головой Бородуля.

— В монастырь бы пробраться, — пробормотал Матяш. — Пора кончать…

— Погоди, Андрей, успеется, — сказал Бородуля. — Вчерашнего дня не воротишь, а от завтрашнего — не уйдешь.

Минаков со своими солдатами засел в монастырской церкви. Пристроившись на подоконнике, он строчил из пулемета по красным, а его солдаты палили из винтовок в сторону леса, откуда быстро приближались вороновцы.

— Пожалуй, тут нам всем будет крышка, — подумал вслух Минаков и решил оставить церковь. — За мной! — крикнул он и бросился к двери, выбежал на паперть.

В этот момент монастырские ворота широко распахнулись, и красноармейцы ворвались во двор, смешались с хвостиковцами. Минаков перемахнул через загородку паперти, ринулся в сад, к отряду, которым командовал, и тотчас пропал за кустами.

Бандиты в панике, беспорядочно отходили к лошадям, укрытым в лесу, за болотом. Хвостиков, Минаков и Джентемиров, окруженные конвоем во главе с братьями Крым-Шамхаловыми, уже мчались по узкой лесной тропе, нещадно хлестали лошадей. За ними неслись белогвардейцы, с ходу влетали в трясину, застревали…

Воронов приказал Юдину обогнуть болото с восточной стороны и зайти отступающему противнику в тыл.

Вскоре вражеская группа, зажатая со всех сторон в монастыре, была разгромлена, и бой затих.

— Ну вот и все! — устало улыбнулся Аншамаха.

Неожиданно из окна церкви хлопнул револьверный выстрел. Пуля ударилась в стену колокольни и рикошетом угодила в спину Аншамахи, но не ранила, а только стеганула, как плетью. Аншамаха передернул плечами от боли и, скинув карабин, пальнул в бандита, засевшего у окна, затем с чоновцами кинулся на паперть, но дверь в церковь оказалась запертой.

— Открывай! — закричал Аншамаха, забарабанив прикладом в дубовую дверь.

Изнутри никто не отозвался. Шмель принес лом. Сорвав дверь с петель, бойцы во главе с командиром, держа винтовки наперевес, вошли в церковь. На каменном полу, выстланном узорчатыми плитками, валялись стреляные гильзы. Аншамаха открыл царские врата и в алтаре увидел Валерьяна, стоявшего на коленях перед иконой.

— Молишься, святой отец! — бросил Аншамаха. — Мы, кажись, это самое… малость были знакомы с тобой.

Поп еще чаще начал класть на себя кресты, бить земные поклоны, бормоча:

— О всесильный, всемогущий боже наш, защити нас!..

Аншамаха схватил его за рясу, в злобе потянул к себе:

— Ты что же, патлатый дьявол, забыл Моисееву заповедь: «Не убий»?

Валерьян дрожал как в лихорадке. Губы беззвучно шевелились. С трудом приподняв руку, он донес ее до бледного лба, видимо, хотел перекреститься, но затем вдруг вырвался из рук Аншамахи и с диким воплем выбежал во двор…

5-й казачий эскадрон, преследуя противника, шел на рысях по выутюженной колесами грунтовой дороге. Кони дружно отбивали звонкую дробь копытами.

Виктор сидел на Ратнике, окидывая взглядом дорогие ему места. На душе у него было радостно и легко. Рядом с ним скакал на Кристалле Вьюн. В хвосте эскадрона двигались 1-й Афипский полк и два чоновских отряда — Аншамахи и Ропота. Едкая дорожная пыль бурым слоем покрывала лица верховых, тучей висела над конницей.

Но вот всадники пустили лошадей шагом. Кто-то тенором затянул:

И едва голос запевалы достиг высшей ноты, как песню подхватили сотни других голосов, дружно, могуче:

Аминет ехала на пулеметной тачанке позади 1-го Афипского полка. Прислушиваясь к песне, она с тоской поглядывала в ту сторону, где за лесом лежала родная коммуна. Не довелось ей нынче побывать там, свидеться с любимым. А ей очень хотелось заглянуть в его глаза, поговорить с ним о многом.

И тут кто-то окликнул ее. Она обернулась и в первое мгновение не поверила своим глазам. Это был он — Мечев…

— Гаврюша!

— Аня! — Мечев бросился с коня на тачанку, обнял Аминет и, не обращая внимания на бойцов, начал целовать ее.

Пожилой донской казак, сидевший на облучке, слегка тронул Мечева за плечо, проговорил с лукавой усмешкой:

— Ты не тово, хлопец?

Мечев с улыбкой оглянулся:

— Нет, батя, все в порядке.

— Кто же будешь нашей пулеметчице? — поинтересовался донец. — Сродственник, братеник али так просто озоруешь?

— Люблю ее, батя, люблю! — крикнул Мечев, — Невеста моя, понимаешь.