Петр Радченко - На заре

Епископа бросало то в жар, то в холод. Он неторопливо вынул из кармана подрясника платок и, приложив его к вспотевшему лбу, промолвил:

— Вы ставите меня, господин Жуков, в затруднительное положение. Запретить вам вашу работу я не могу, но… и благословлять не имею права… Сами понимаете, какое нынче время…

Заявление Жукова обрадовало Евсевия, но он постарался внешне ничем не выдать этой радости.

— Как же мне быть? — спросил Жуков.

Ему ответил Евсевий, отнюдь не ободряюще:

— Весьма сожалеем, но… мы сейчас должны придерживаться нейтралитета. Естественно поэтому, что их преосвященство не могут дать вам своего благословения. Действуйте самостоятельно, без нашей помощи…

Потерпев поражение у монастыря. Хвостиков в тот же день выехал на легковой автомашине с братьями Крым-Шамхаловыми и Матяшом в горы.

За ночь он проскочил через станицы Зеленчукскую и Кардоникскую и на рассвете был уже в Тебердинском ущелье. Слева и справа громоздились лесистые горы, окутанные густым утренним туманом. Над дорогой свисали скалистые глыбы, а по дну ущелья с ревом и гулом, вся в хлопьях пены, мчалась река Теберда.

Вдали на фоне голубого неба четко проступали ледниковые шпили Ульгена [615] Домбай-Ульген — высшая точка Западного Кавказа (4046 м), расположен на границе Абхазии и Карачаево-Черкесской республики. — прим. Гриня , внизу, между ними, тянулась дорога к Клухорскому перевалу.

Матяш сидел между Баксануком и Даудом. Хвостиков занимал место рядом с шофером. Как ни горько было на душе у Матяша от сознания, что ему приходится бежать из родных мест, он невольно любовался суровой и величественной горной природой.

Наконец на левом берегу Теберды показался белокаменный Спасо-Преображенский (Сентийский) женский монастырь. Над ним вздымалась высокая скала, увенчанная малым храмом святого мученика Агафодора; под скалой, саженей на сто ниже, стояли еще два каменных храма: один — того же святого, другой, чуть поменьше, — святого апостола Андрея. Вокруг храмов лепилось множество всяких построек.

Машина переехала мост и остановилась у небольшого домика, обнесенного деревянным частоколом, за которым раскинулся фруктовый сад с аллеями и цветниками. Здесь все дышало прохладой, царила идеальная чистота.

Во дворе — ни души, тихо.

Дауд проворно вылез из автомобиля и открыл дверцу Хвостикову.

На ступеньках крыльца появилась тучная, немолодая женщина, одетая по-домашнему. Хвостиков и Крым-Шамхаловы сразу узнали в ней игуменью Сентийского монастыря. Она поспешила навстречу гостям, радушно пригласила генерала к себе в дом. Пока Хвостиков умывался, она сменила свой домашний наряд на просторную черную мантию и черный клобук.

— Какие новости привез, Алексей Иванович? — спросила она.

— Я по очень важному делу, мать Раиса, — ответил Хвостиков. — Есть у меня в Кардонике кое-какие ценности. Хочу сдать их вам на хранение. В основном золото. Ну и прочие драгоценности.

— И много у тебя золота? — спросила игуменья.

— Как вам сказать. — Хвостиков пожал плечами. — Я его не взвешивал… Пожалуй, пудов пятнадцать — двадцать.

— Изрядно, изрядно набралось его у тебя, — улыбнулась игуменья и, помолчав, добавила: — Что же, Алексей Иванович, привози… Я дам тебе сохранную расписку.

Баксанук и Дауд, поджидая генерала, стояли под развесистой яблоней. Матяш сидел на скамье у забора, курил цигарку за цигаркой и исподлобья, хмуро поглядывал по сторонам. Подозвав к себе княжичей, он спросил:

— Далеко отсюда до вашего имения?

— Верст пять будет, — ответил Дауд.

— Может, пешком пойдем? — предложил Матяш.

— Это корошо пешком! — одобрил Баксанук, — Горы наши вай какие кирасивые.

На крыльцо вышли Хвостиков и игуменья. Матяшу очень хотелось рассеяться, отойти от тех кошмаров, которые одолевали его в последние дни, не давали покоя. Он попросил генерала, чтобы тот разрешил ему и княжичам остаться в монастыре еще на два-три часа. Хвостиков не возражал, однако велел долго не задерживаться. Простившись с игуменьей, он уехал на автомобиле.

Матяш закинул карабин за плечи, кивнул княжичам:

— Пошли!

Игуменья согласилась проводить их до верхнего храма, взяла зонтик и, поддерживаемая под руку Матяшом и Даудом, вышла на каменистую, круто поднимавшуюся вверх дорогу, пояснила:

— Эта дорога называется задней, обходной. По ней мы и дойдем до верхнего храма. — Она медленно опустилась на скамью, скрывавшуюся в тени орехового куста, продолжала: — Когда в девятисотом году ее строила моя предшественница монахиня Екатерина, то сестры-работницы разбежались из монастыря. Осталось только семь душ.

— Почему же они разбежались? — полюбопытствовал Матяш.

— Работа была слишком тяжелой. Дорога прокладывалась вручную. Сестры рвали порохом скалы, сооружали мосты, рубили деревья. На себе носили камни и лес в гору и воздвигали храмы. Так был построен этот монастырь. Освятил его преосвященный Агафодор, именем которого были позже названы верхний малый храм и нижний большой.

Дорога, вырубленная в скалах, под нависшими утесами, то и дело круто поворачивала вдоль бездонных пропастей. У одного из таких поворотов игуменья указала на остатки склепа, сложенного из больших, хорошо отесанных каменных плит в выступе горы:

— Здесь, в скалах и пещерах, много таких склепов…

Наконец с трудом поднялись к храму, обнесенному железной решетчатой оградой. Слева от входа в храм стоял дольмен.

— Здесь мы храним несколько черепов и старинные сосуды, найденные в земле при постройке храма, — сказала игуменья. — Хотите взглянуть на них?

Братья Крым-Шамхаловы мало интересовались содержимым усыпальницы и остались на уступе скалы, а Матяш вслед за игуменьей вошел в дольмен, в углу которого, перед образами, трепетно шевелился огонек лампады. На столе, под стеклом, лежали «таинственные кости». Над ними на серой стене высечена надпись:

С любовью просим вас, посмотрите на нас. Мы были как вы, а вы будете как мы. Некогда и мы услаждались земными удовольствиями, но смерть безразлично всех похищает и в землю скрывает. Вот где наши мирские мечты! Слава, богатство и честь скрыты в тесных гробах. Просим вас, братия и сестры, не забывайте нас, когда молитесь. Вы будете помнить нас, а мы будем встречать вас — господи, упокой души их.

Прочитав эту надпись, Матяш почувствовал, как в его сердце пахнуло холодком. Ему подумалось, что скоро пробьет и его последний час, что и он уйдет туда, куда ушли эти таинственные люди, превратится в прах и тлен. И именно в эти минуты он с особой силой ощутил лютую ненависть к Хвостикову, который спасался бегством, оставив на произвол судьбы свою армию, обрек на гибель тысячи людей. Окажись Хвостиков сейчас здесь, Матяш без колебаний пустил бы ему пулю в лоб.