Петр Радченко - На заре

— Так почто же энто бог не хочет открыть людям свою тайну о троице? — продолжал Мирон, — Аль от энтого зависит жисть его на небеси?

Евсевий развел руками:

— Неведомо, раб божий. У бога много всяких тайн.

— Значит, «темна вода во облацех»? — насмешливо прищурился Мирон.

Евсевий долго глядел на него, как бы желая проникнуть в душу этого совсем простого человека, затем положил руку на его плечо, посоветовал:

— Не вдавайтесь, раб божий, в сии отвлеченности.

— Почему же так? — удивился Мирон.

— Просто… — Евсевий развел руками. — Человек слаб своим умом, чтобы постичь божью мудрость.

Мирон закурил и медленно направился к колокольне. Раздосадованный разговором с ним, Евсевий вошел в свою комнату, зажег свечу на столике, неторопливо снял с себя скуфейку, рясу, пригладил ладонями пышные волосы перед зеркалом, сел у столика.

«Темный человек, — думал он. — Что же тогда следует ожидать от просвещенного? Народ ставит религию под сомнение. Это страшно и даже ужасно!» Его озабоченный взгляд упал на дверь, ведущую в спальню игуменьи. В это время из-за двери послышались мягкие шаги, и тотчас прозвучал голос самой игуменьи:

— Вы еще не спите, ваше преосвященство?

— Нет, не сплю, — ответил Евсевий. — Заходите. Мне очень нужно поговорить с вами.

— А чад-то, чад какой! — воскликнула игуменья, входя. Взяла щипцы, сняла со свечи сгоревший фитиль.

Она взволнованно ждала, что Евсевий подойдет к ней, обнимет, как в саду, но он не сделал этого, сказал с нескрываемым раздражением:

— Этот мужик… ваш кучер… опасен крайне.

— Стоит ли придавать серьезное значение словам этого пустомели? — заметила игуменья. — Просто он забавный старикан. Начитался божественных книг и всем нам изрядно надоел своими глупыми вопросами.

— Не так уж он забавен, как вам кажется, — сказал Евсевий. — Ваш кучер — себе на уме. Я отлично понял его.

— Бог с ним! Зачем нам вдаваться в эти рассуждения, ваше преосвященство? — Она остановила на нем зовущие глаза: — Ведь вы же сами сказали: «Все мы люди, все мы человеки…»

— Да, да, — подхватил Евсевий. — Вы правы. Так забудем же и мы в эту ночь о делах всевышнего…

Рано утром у башни уже стояли заложенные кони. На облучке кареты сидел Мирон с вожжами в руках, поджидая святых отцов. Из гостиницы в сопровождении матери Иоанны вышли Александр и Ратмиров. Вскоре на крылечке приемной появились Евсевий и игуменья.

— А сегодня, пожалуй, денек будет хороший, — отметил Евсевий.

— Да, — поглядывая на чистое, безоблачное небо, проговорила игуменья. — Вам повезло. — И, как бы спохватившись, прибавила: — Кстати, я могу проводить вас за монастырь… через сад: тут есть тропа… к вашей дороге.

— Ну что ж, — согласился Евсевий. — Мы с удовольствием.

— Нет, — поднимаясь в карету, возразил Александр, — Я предпочитаю ехать. Да и отец Филогоний, по-моему, такого же мнения.

— Пожалуй, — пробасил Ратмиров.

Евсевий одобрительно кивнул:

— Вы поезжайте, а мы пойдем пешком.

Александр и Ратмиров уселись в карете, Мирон тронул лошадей. Евсевий с игуменьей направились в сад, не спеша пошли по аллее.

Игуменья вернулась в свою келью, сняла с себя мантию, осталась в одном легком платье.

В дверях показалась мать Иоанна, прошамкала:

— Матушка, к вам инок [796] Инок — древне-русское название монаха, иначе чернеца. В современном русском православном церковном обиходе иноком называют не монаха в собственном смысле, но рясофорного послушника. Инок сохраняет мирское имя и волен в любое время прекратить прохождение послушничества и вернуться к прежней жизни, что для монаха, по православным законам, уже невозможно. — прим. Гриня … Нифонт.

Игуменья велела ей пригласить монаха.

Вошел Лука. Он снял колпак, низко поклонился.

— Хорошо, что ты пришел, брат. Садись! — Игуменья указала на бархатное кресло и, когда монах уселся, спросила: — Ну как там Влас Пантелеймонович?

— Тягостно старику одному, — ответил Лука. — Он даже прослезился, когда я уходил от него. Боится всего, трепещет при любом шорохе.

— Все мы нынче живем под страхом, — вздохнула игуменья.

Лука смерил ее взглядом, спросил:

— Так что ж, матушка, жилище уже готово?

— Да, брат, — ответила игуменья. — Комнатка в гроте готова. Будешь в ней жить и охранять богоявленную икону в кринице. Туда уже началось паломничество богомольцев.

Лука неодобрительно покачал головой.

— Мне бы тихое местечко, матушка, безлюдное. Сами понимаете, почему я очутился в ваших местах.

— Не беспокойся, брат, — сказала игуменья. — У иконки будут дежурить мои монахини. Твое дело — только ночная охрана криницы. Вот и все. А днем можешь не показываться людям. Из своего убежища будешь выходить лишь по ночам и в дни, свободные от посещения криницы богомольцами.

На левом берегу полувысохшей речушки, недалеко от хутора Драного, в складке каменистого берега, под густыми ветками вербовника находился небольшой грот. Перед ним — площадка, вымощенная кирпичом, от которой к кринице вела узкая тропа, посыпанная песком. Здесь росли чернотал, калина и красный берест [797] Берест (вяз малый) — вид деревьев из рода Вяз семейства Вязовые. Растение также называют: карагач, караич, пробковый ильм, красный ильм. — прим. Гриня .

Солнце еще не всходило, но заря уже ярко пылала на востоке, и легкий ветерок резвился в косматой росистой зелени, слегка прихваченной прохладным дыханием осени. Просыпались птицы, и звонкий их щебет оглашал весь лес.

На тропинке показались три темные фигуры. Они постояли на берегу, затем осторожно начали спускаться к гроту. Это были мать Иоанна, Лука и Мирон. Старуха вынула из кармана ключ, передала монаху. Тот отпер дверь, и все вошли в небольшую комнатушку. Справа стояла кровать с убранной постелью, у маленького окошка — стол, застланный клеенкой. В левом углу — плита, в правом — две иконы: богоматери и Георгия Победоносца. Перед ними — лампада. Мирон зажег ее.

— Ну как? — старуха взглянула на монаха.

— Хорошо! — одобрил Лука. — И пол из досок.

— Лучше обители и не надо, — добавил Мирон.

Мать Иоанна подняла ширмочку на миснике, прибитом к стене, сказала:

— А это для посуды и продуктов.

— Благодарствую, матушка, — поклонился Лука и тут же объявил: — А теперь я хочу в одиночестве помолиться богу.

Мать Иоанна простилась с ним, засеменила к выходу Мирон надел картуз, последовал за нею.

Лука снял с себя колпак, поправил патлы перед зеркальцем и, выждав немного, вышел из грота, спустился к кринице, над которой возвышалась с пятью арочными окнами и дверью небольшая шестигранная часовенка, увенчанная куполом с бронзовым крестом. По сторонам, под кручей, росли косматые ветлы, почти укрывавшие зеленью часовню. Лука заглянул в стеклянную дверь. Под потолком на противоположной восточной стене висела средней величины икона Марии-богородицы. Лука ухмыльнулся, покачал головой, подумал об игуменье: «Хитрая!.. Здорово придумала!» Затем напился родниковой воды, вытекавшей из криницы, находившейся внутри часовни, вытер тылом ладони усы и бороду.