Петр Радченко - На заре

— Тут! — тихо прошептал он и, мгновенно захлопнув крышку, оттиснул плечом монаха: — Чего это затрясло вас так?

Лука мигом задул свечу, схватил его за горло и начал душить. Влас Пантелеймонович оскалил зубы, рванулся изо всей силы, но не смог освободить горла. В глазах его поплыли круги, удары сердца слабели, становились все реже и реже…

Переступив через труп, Лука извлек из ниши ящик с золотом, торопливо выбрался из подвала и устремился к Кубани.

Загорелось утро. В станицу на празднование годовщины Октябрьской революции приехали коммунары.

На площади вокруг трибуны собралась почти вся станица — шумная, тысячеголосая. Всюду реяли красные полотнища знамен.

В колонне комсомольцев стояла и Соня. Впереди нее девушки держали длинный транспарант с надписью: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» [798] Определение «Великая Октябрьская революция» впервые появилось в декларации, оглашённой Ф. Ф. Раскольниковым от имени фракции большевиков в Учредительном собрании 5 (18) января 1918 года. В первое десятилетие после революции в официальной прессе она именовалась «Октябрьской революцией» (не обязательно с заглавной буквы). И только к концу 1930-х годов в советской официальной историографии утвердилось название «Великая Октябрьская социалистическая революция» . — прим. Гриня . В толпе стариков и старух показался Калита, а потом подошла к нему и Денисовна. С ними рядом стали Елена Михайловна и Мироновна. Денисовна повела глазами вокруг, прошептала:

— Боже, сколько народу! В великие праздники в церковь стоко не приходило!

— И шо там твоя церковь! — Калита с досадой махнул рукой. — Ты опять про нее? Зажили уже раны…

Денисовна укоризненно глянула на него:

— Ты хоть при людях не болтай.

Демка Вьюн, Гаврила Мечев и Леонид Градов вертелись перед девчатами, неподалеку от 1-го Афипского полка.

На трибуну поднялись Норкин, Юдин, Белозерова, Лаврентий Левицкий и Аминет, на груди которой ярко поблескивал орден Красного Знамени. Шум стихал.

Норкин обратился к народу:

— Товарищи станичники! Митинг, посвященный третьей годовщине Октябрьской революции, объявляю открытым.

Толпа зарукоплескала, послышались крики: «Да здравствует наш Ленин!» Над площадью прокатилось громкое «ура». Норкин предоставил слово Юдину. Тот оперся руками о перила трибуны.

— Товарищи трудовые казаки, крестьяне! — произнес он громким голосом. — В августе этого года преступная рука контрреволюции толкнула многих казаков Кубани против Советской власти. Теперь у большинства обманутых открылись глаза. Но не все обманутые прозрели. Все еще находясь под пагубным влиянием лютых врагов народной власти, эти люди скрываются в горах и лесах, выполняют злую волю врагов. Мы призываем их к миру и говорим: довольно бессмысленной борьбы за чужие интересы, довольно крови — пора приобщиться к общероссийской советской семье и вместе с нею бороться за окончательную победу над капиталистами и помещиками, над нищетой и голодом, за мирную, счастливую жизнь!..

Его слова, как птицы, мощным потоком летели по площади, забитой народом. Станичники, затаив дыхание, жадно ловили их, и когда Юдин закончил свою небольшую речь, вся станица огласилась новым взрывом могучего «ура».

Следующим выступил Лаврентий Левицкий.

— Братцы! — крикнул он в толпу. — Правильно тут сказал товарищ уполномоченный, что кровью и жизнью поплатились многие из тех, яки подняли руку на Советскую власть. Да, куплеты тут нечего рассказывать. У меня тоже была дурь в голове, как неуемный елемент, бегал то к белым, то к красным. А потом побачил, что правда только на стороне Советской власти.

— Бач, як перекрасился! — выкрикнул кто-то из богатеев.

— Давай, давай, Лавруха! — ободряюще загудели станичники.

— А тем, у кого ще мозга за мозгу заходит, — продолжал Лаврентий. — це б то под ложечкой сосет по старом режиме, надо хорошенько подумать, как из болота вылезать. Нашу Советскую власть никому не одолеть. Да, факт на лице!

Митинг закончился пением «Интернационала». Такого могучего хора еще ни разу не слышала станица. Слова и мелодия гимна словно сплачивали сердца краснодольцев в единое, братское сердце.

Чоновцы и комсомольцы, стоявшие у братской могилы, дали три залпа из винтовок, и демонстрация направилась ко второй братской могиле, находившейся под курганами Калры и Лезницы. Соня и Аминет шли с красным стягом впереди комсомольской колонны. Леонид Градов, держа над головой портрет Ленина, шагал следом за ними.

Длинная братская могила под курганами была убрана венками, живыми цветами. На восточной ее стороне — обелиск с пятиконечной звездой. Вокруг могилы — частокол, выкрашенный в голубой цвет.

Демонстранты выстроились шеренгами вдоль берега Гусиных плавней. Виктор поднялся на склон кургана Калры. Огромная толпа стояла в скорбном молчании.

— Дорогие товарищи! — проговорил Виктор дрожащим голосом. — Мне сегодня, как никогда, трудно говорить перед этой, близкой моему сердцу братской могилой. Под этой святой землей спят вечным сном наши братья, отцы, деды, зверски убитые палачом Хвостиковым и его оголтелой бандой!

Лаврентий стоял у загородки, вытирал слезы платком. Перед его мысленным взором вставал отец, лежащий под этим безмолвным холмом земли. Сердце Лаврентия сжималось от мучительной боли.

А голос Виктора все тверже звучал над курганом:

— Товарищи, враг беспощаден! Но он уже бессилен покорить нас. Мы сбросили его в море и стали полновластными хозяевами своей земли. Кровь трудового народа, пролитая на фронтах гражданской войны, не пропала даром! Вечная память борцам, павшим в ожесточенной схватке с палачами и угнетателями трудового народа! Да здравствуют Советская власть и партия большевиков!

Корягина зачитала список ста двадцати краснодольцев, расстрелянных хвостиковцами здесь, у курганов. Оркестр заиграл траурный марш, и звуки его слились с сотнями голосов:

Комсомольцы защелкали затворами, вскинули винтовки. Мечев махнул рукой:

— Пли!

Прозвучал траурный салют.

Доронин только что вернулся в свой кабинет с поля, где было подготовлено сто десятин под закладку сада. Мысль о поездке в Козлов, к Мичурину, не покидала его в последние дни, сейчас всецело завладела им. Выйдя на балкон, он окинул взглядом панораму сада, раскинувшегося внизу, в небольшой лощине. Под осенним солнцем на ветвях дозревали позднеспелые плоды. Это — старый сад. А за ним Доронину уже виделся новый, тот, что будет заложен коммунарами на ста десятинах.

«Да, надо ехать немедленно! — решил Доронин. — Закладывать, так уж по всем правилам, по-научному!»