Петр Радченко - На заре

На лицах прохожих Геннадий Иннокентьевич видел слезы и сам испытывал неуемную душевную боль.

Дома он застал Назара Борисовича и Любочку. Они стояли перед портретом Ленина, и Назар Борисович рассказывал приемной дочурке, каким хорошим и добрым был дедушка Ильич. Девочка слушала внимательно, не отрывая взгляда от Ленина. Но вот она взглянула на Назара Борисовича, увидела в его глазах слезы и, всхлипнув, расплакалась.

— Любочка, успокойся, — сказал ей Геннадий Иннокентьевич. — Дедушка Ленин не любил плаксивых.

Любочка затихла, вытерла кулачками глаза.

На веранде скрипнула дверь, и в комнату вошли Екатерина Нестеровна и Аннушка.

— Никогда еще я не видела такой всенародной печали, — тяжело вздохнула Екатерина Нестеровна. — Что теперь будет?

Буйно кипела жизнь, в станицах советской Кубани. Все богаче становилась краснодольская коммуна, спаянная крепкой дружбой. Осуществлялась заветная мечта председателя коммуны Доронина: на степном раздолье раскинулся молодой сад.

Богатый урожай хлебов собрали краснодольцы в этом году. В станице выстроили новую школу, просторный кинотеатр.

Последние банды, действовавшие в горах, были или полностью уничтожены, или прятались в лесных чащобах и глухих местах, уже не рискуя нападать на хутора и станицы.

В августе выездная сессия областного суда приступила в городе Армавире к слушанию дела 69 контрреволюционеров, оперировавших главным образом в Армавирском и Баталпашинском отделах.

Весть об этом судебном процессе быстро облетела всю Кубань. Жители станиц, хуторов и аулов с нетерпением ожидали свежих номеров областной газеты «Красное знамя», где регулярно печатались материалы о процессе.

11 августа Краснодольская, как обычно, проснулась на рассвете. Загудели барабаны паровых молотилок, застучали конные катки вокруг ворохов намолоченного хлеба, зашумели веялки…

Калита молотил катком пшеницу у себя во дворе. У ворот остановился верховой почтальон, вынул из туго набитой сумки газету, крикнул:

— Возьмите!

Калита оставил лошадь, взял газету и на обратном пути, пробежав заголовки глазами, обратился к старухе:

— А ну-ка, гукни Ваську, хай почитает, а то я мелких букв не бачу.

— Отчепысь [929] Отчепысь — отстань, отцепись. — прим. Гриня ! — недовольно мотнула головой Денисовна. — Молотить треба, а не бог знает чем заниматься!

— И чего ты злуешь [930] Злуешь — злишься, сердишься. — прим. Гриня ? — промолвил Калита и присел на колоду.

В калитке показался Норкин. К нему, повиливая хвостом, выбежала из сада Докука. Калита привстал, воскликнул:

— Ага! Вот и Васька. Легкий на помине.

Вслед за Норкиным во двор вошли Галина с Феклой Белозеровой и еще двумя женщинами. Потом прибежали Демка и Клава Вьюн. К плетню подошла Василиса, а вскоре собрались и другие соседи.

Норкин стал в круг, предупредил:

— Только вы не шумите, а то я грамотей не дюже шибкий.

— Да ты читай! — нетерпеливо зашумели казаки.

Норкин развернул газету, не спеша начал:

Утреннее заседание 10 августа.

Заседание суда открывается в театре имени Луначарского.

Председатель Дроздов. Народные заседатели: Беляев, Зявкин. Государственные обвинители: по Краснодарскому отделу — Лесовой, по Армавирскому — Рязанцев.

Общественные обвинители: Аникин, Каргашилов и Кучинский.

Защитники: Полнев, Дюмин, Соколов, Федоров, Федуленко,

Кузьменко, Ярошенко, Крижевский.

Секретарь суда — Жебрак.

— Та это же Елена Михайловна! — заметил кто-то. — Наша станичница.

— Тише вы!.. — прикрикнул Калита.

Норкин надвинул на лоб бриль, продолжал читать:

В зал заседания вводят подсудимых. Идут седобородые кулаки, идут пронырливые людишки типа станичных лавочников, идет молодежь с резко выраженными чертами удалых гуляк на больших дорогах.

Среди всех резко выделяется Антонина Демьяшкевич. Ей всего восемнадцать лет. Одета она в серое платье с черным фартуком ученицы. Лицо умное, с красивыми темно-серыми глазами под аркой черных бровей. Темно-каштановые волосы причесаны гладко, в широкой косе — черный бант, в волосах блестящая гребенка.

«Надежда Улагая» — Орлов — человек из типа малоразвитых канцелярских чиновников. У Козликина серые холодные глаза смотрят из-под рыжих насупленных бровей. Крутит Козликин длинные, закопченные табачным дымом усы, спускающиеся над бритым подбородком.

Лаштбега — типичный старшина и в то же время типичный офицер старой царской армии. Типов, подобных Лаштбеге, можно было встретить среди белых интендантов — на лице четко написано: «Доверять нужно с оглядкой — продаст родную мать».

Суд приступает к опросу подсудимых.

Первым опрашивается бывший полковник Орлов. Он заявляет суду, что окончил вышеначальное училище и служил в казначействе чиновником, затем, во время войны, сдал на вольноопределяющегося 2-го разряда. Полковником стал у белых.

Подсудимый прикидывается наивным, плохо разбирающимся в политических вопросах. Он заявляет, что Улагай послал его узнать, как живут в Советской России рабочие и крестьяне, узнать об условиях их труда.

— А об условиях жизни буржуазии вас Улагай не просил справиться? — спрашивает Дроздов.

В ответ Орлов улыбнулся.

Рисуя заграничную информацию о Советской России, он между прочим подчеркнул, что там, то есть на лесных разработках Улагая и в Константинопольском белогвардейском центре, думали о Красной Армии как о «наемной».

— Сказано, буржуи, — усмехнулся Вьюн. — Они думают, что все продается!

Норкин присел на колоду, кашлянул и снова углубился в чтение:

О жизни на Кубани у заграничной белой эмиграции тоже оригинальное представление: на Кубани-де есть какие-то бродячие станицы, которые живут в лесах и горных пещерах.

И вдруг неожиданно Орлов заявляет, что он послан был на Кубань сказать этим станицам, чтобы они возвратились домой.

— Значит, помогать Советской власти приехали? — иронически замечает Зявкин.

Хитрая белогвардейская лисица попадает в переплет вопросов и вертится, то делая реверансы перед Советской властью, то показывая свою нарочитую темноту.

Денисовна тоже начала внимательно прислушиваться к голосу зятя. Клава наклонилась к матери, шепнула ей на ухо что-то, но та толкнула ее в бок, мол-де, не мешай слушать.

Орлов на Кубани из бесед с жителями убедился, — читал Норкин дальше, — что Советская власть пришлась населению по душе. Заграничные белогвардейцы налгали обо всем Орлову. О жизни белогвардейской эмиграции он говорит так: все живут бедно, и все грузчиками работают.

— А как живет генерал Улагай? — спросил Зявкин.

— Незавидно, — отвечает Орлов.