Петр Радченко - На заре

— Работает он?

— Нет, не работает.

— На чьи же средства живет?

— Не знаю, — пожимает плечами Орлов.

А минуту тому назад тот же Орлов говорил, что турок, богатый коммерсант, приехав от Улагая, помог ему перебраться вместе с десантной группой из Трапезунда в Советскую Россию.

Рязанцев напоминает Орлову, что брат Улагая имел около Константинополя лесные разработки и что на этих разработках белые офицеры работали в качестве чернорабочих.

Орлов подтверждает это и говорит о белогвардейско-политической школе, которая действовала на лесных разработках Улагая. Читали в этой школе лекции о шпионаже в Советской России некто Думский и еще некоторые лица.

О своем житье-бытье в бандах повествует с голубиной наивностью. Мол-де, не знал, каким путем бандиты добывают одежду и пропитание, и полагал, что все это им дают люди, у которых глубоко «человеческое чувство».

— Вишь, какого дурака валяет! — усмехнулся фронтовик в полинялой рубахе. — Туману напускает.

— Овечкой прикинулся! — загудел басом его сосед.

— Токо в волчьей шкуре! — добавил Вьюн.

— Да тише вы! — шикнул на них Калита. — Мешаете ведь. Бачите, что человек читает с трудностями, то и проче…

Норкин бросил на него взгляд, улыбнулся и после небольшой паузы продолжал:

Дроздов спрашивает у обвиняемых:

— Подсудимые, кто желает задать вопрос Орлову?

— Я! — поднимается Антонина Демьяшкевич и ставит перед Орловым роковые вопросы: — Почему вы, Евдоким Харитонович, уверовавшись в бесполезности затеянного вами дела, не предупредили Ковалева и Козликина об оставлении вами своей контрреволюционной работы? Желая уйти в станицу на мирную жизнь, вы не сказали другим о том, чтобы они сделали то же самое?

— Некогда было, не успел, — ответил Орлов.

На этом оканчивалось очередное сообщение о процессе. Норкин передал газету тестю, станичники загудели, в воздухе потянуло табачным дымом.

В калитке показалась Мироновна с внуком на руках. Калита, широко улыбаясь, пошел ей навстречу, протянул руки к мальчику.

— Захотелось к бабе Дуне, — сказала Мироновна. — Пришлось бросать молотьбу и цурганиться [931] Цурганиться , цурганитися — плестись, брести. — прим. Гриня с «их величеством» через всю станицу.

Калита взял внука на руки, поднял над головой и, обращаясь к собравшимся, воскликнул:

— Вот новый, советский человек!

Жебрак после долгой отлучки возвратился в город и в тот же день вышел на работу. К нему явился Селиашвили, крепко пожал руку.

— Ну что у вас нового, Иван Андреевич? — спросил Жебрак и пригласил садиться.

— Много нового, Николай Николаевич, — опускаясь на стул, сказал Селиашвили с горским акцентом. — Есть возможность поймать Рябоконя.

— Так в чем же дело? — воскликнул Жебрак. — Ловите! Мы и так слишком долго с ним возимся.

— Да тут, понимаешь, нельзя с бухты-барахты, — перебил его Селиашвили. — Надо действовать очень осторожно. Понимаешь, Рябоконь со своим помощником Ковалевым, по кличке Астраханец, и адъютантом Дудником завели любовные шашни на хуторе Водоморивке: Рябоконь с учительницей Семеновой, Ковалев с вдовой Чернышовой, а Дудник с женой Зеленского. Они очень часто начали туда ходить. Вот тут-то и схватить бы их, понимаешь.

— Я в курсе этого дела, — входя в кабинет, вставил Соловьев. — Времени действительно нельзя терять.

Жебрак подумал немного, потом сказал решительно:

— Поручаю вам, Геннадий Иннокентьевич, сейчас же подобрать людей для операции, и мы ночью отправимся.

В районе станицы Гривенской в плавневых зарослях затерялся захолустный хуторок, получивший название из-за отсутствия питьевой воды «Водоморивка». В хуторе живут рыбаки.

Черная ночь. Вокруг хутора зловеще шепчутся непроходимые камыши да изредка пугливо покрикивают дикие птицы.

На окраине хутора приютился домик Зеленской. В щели закрытых ставен пробивается свет. Из трубы пахнет дымком.

Но вот во дворе раздался осторожный женский голос, и у двери остановились две темные фигуры. Постучали в ставню. Дверь тихонько отворилась, и фигуры скрылись в домике, и опять тишина.

Проходит полчаса, час… Где-то в камышах стукнули весла о борта лодки, захлюпала вода, и на тропинке, протоптанной в высоком чакане [932] Чакан (рогоз широколистный, бочарная трава, куга) — многолетнее земноводное травянистое растение; вид рода Рогоз. Чаще всего чакан называют камышом, что является ошибкой — прим. Гриня к берегу лимана, замаячили в темноте три силуэта. На пороге домика показалась женщина, встретила ночных гостей и, молча пропустив их вперед, снова заперла дверь.

В комнату вошли Рябоконь с Ковалевым и Дудником. Здесь был уже накрыт стол — с выпивкой и закуской. Семенова стояла перед зеркалом и, не обращая внимания на мужчин, пудрилась. Рябоконь через плечо заглянул ей в лицо, проговорил:

— А ты сегодня еще лучше стала.

Семенова повернула к нему лицо, улыбнулась.

Ковалев болтал с вдовой Чернышовой, смеялся тоненьким голоском. Дудник сел на кровати и, закурив цигарку, обратился к хозяйке:

— Когда же твой чоловик вернется с рыбалки?

— В воскресенье обещал, — ответила Зеленская, вытирая руки фартуком.

— Ну, хай ловит рыбу, — подмигнул ей Дудник, — мы ему мешать не будем.

Рябоконь положил руку на плечо Семеновой, спросил:

— Газету принесла?

— Конечно! — ответила она. — Вон на угольнике лежит.

Рябоконь взял газету, поднес к лампе.

— Кто же тут следующий? Ага, Козликин и есаул Лаштбега! — Он занял стул у накрытого стола, с раздражением бросил: — Дураки! Дались в руки.

— Может, почитать вслух? — предложила Семенова.

— Почитай… — Рябоконь передал ей газету.

Семенова придвинулась поближе к столу, начала:

Вечернее заседание 11 августа.

— Подсудимый Козликин, что вы можете сказать по предъявленному вам обвинению? — задал вопрос Дроздов.

Со скамьи поднимается высокий, костистый человек, напускает на себя елейно-лакейский вид. Он говорит, как жилось за границей «генеральской братии».

— Они, — почтительно отзывается Козликин об Улагае, — не нуждались, чтобы их поддерживали иностранцы.

Своих же «лихих рубак» Улагай заставлял рубить турецкий лес.

— Платил он вам? — спрашивает народный заседатель Беляев.

— Какой там платил! — восклицает Козликин и с грустной миной добавляет: — Кормил только.

— Эксплуатировал, значит, своих офицеров, — слышится в зале.

О целях и задачах своих «хозяев» Козликин, как он утверждает, ничего не знал. Свою позицию на Кубани объясняет так:

— Разузнать хотели, как живут… и возвратиться домой.

Дроздов напоминает, что многие врангелевские офицеры по призыву Советской власти вернулись домой и живут теперь мирно, занимаются честным трудом.