Петр Радченко - На заре

Гусочка пощупал рукой коврик и, убедившись, что жена занимает свое место, прижался к ней. Потом свистнул носом, точно голубятник на своих голубей, и слегка захрапел.

Утром, как только зарумянился восток, он разбудил Василису, послал доить коров. Работники давно уже проснулись, настраивали жнейку, впрягали лошадей, складывали на арбу корзины с продуктами, вилы, наливали в бочку воды. Гусочка отдал распоряжение по косовице и, выпроводив их за ворота, остановил взгляд на Василисе. Та все еще стояла на шатком крыльце с подоткнутым за пояс подолом юбки и с каким-то особенным вниманием обозревала беспорядочное хозяйство. Она, казалось, совсем забыла о своих обязанностях и, не замечая мужа, задержала взгляд на крыше половни, поросшей малахитовым мхом, где ворковала стая голубей.

— Что ж это у тебя, Ваня, такой беспорядок во дворе? — раздался ее грубоватый озабоченный голос. — Будто черти искали просо в нем.

— Не управляюсь один, — оправдывался Гусочка.

Василиса, бухая башмаками о ступеньки крыльца, и поскрипывая двумя дойницами, спустилась вниз и на базу принялась доить коров.

На улице у канавы мальчик жал серпом траву. Гусочка вдруг остановился и, поставив ведро с молоком на землю, прошел к забору, перегнулся через него, посмотрел из-под руки на малыша и закричал:

— Слышь, кусарыку, я тебе етой травы не дам! Ишь, чертова гыдость, пришел на чужой край траву косить. Давай сюда мешок, жужжальница!

Мальчик схватил серп и мешок с травой, пустился бежать. Гусочка погрозил ему кулаком:

— Я тебя поймаю, патолочь голопузая!

Раздался голос Василисы:

— Ваня, Ваня, гуси!

Гусочка увидел около ведра с десяток гусей, поочередно пивших молоко, и во всю прыть побежал к ним с криком, свистом, хлопая ботами о сухую землю. Гуси загоготали, расправили широкие крылья, отбежали в сторону, поглядывая на хозяина.

— Ах вы ж ироды! Ах вы ж подлюки! Ах вы ж анчутки! — ругался Гусочка. — Пропало молоко! Что ж теперички будет? Как будто бы и белым не было.

— Чего оно пропало, — возразила Василиса. — Отдадим свиньям.

— Рази можно молоком свиней кормить? — ощетинился Гусочка.

— А что с ним делать? — спросила Василиса. — Не есть же нам?

— У них носы как будто чистые, — приложив ладонь ко лбу, глядел Гусочка на гусей.

— Теперь-то они чистые, — сказала Василиса и снова села под корову.

Гусочка постоял около молока, поскреб затылок и понес ведро в кладовую.

На второй день с Василисой повстречалась Фекла Белозерова.

— Ты не замуж ли вышла за моего соседа? — с удивлением спросила она, подходя к плетню.

— Да, вышла, — усмехнулась Василиса, грузно склонясь над пряслом. — А что, не пара он мне? Мы с ним — однолетки.

— Дело, конечно, твое, — сказала Белозерова. — Но то черт с рогами! Он уже приводил баб столько, что я и счет потеряла. Больше месяца с ним никто не жил.

— Что ж так? — спросила Василиса с усмешкой и лукаво подмигнула: — Мужик он в полной исправности. Почему ж не живут?

Белозерова махнула рукой:

— Кто же с ним будет жить, милушка? Коли он поживет неделю-две, потом присыкнется из-за какого-нибудь пустяка, изобьет до полусмерти и выгонит.

— А я не из пужливых, — поглядывая назад, точно боясь, чтобы не подслушал муж, тихо сказала Василиса. — У меня не взбрыкнется. Я быстро сворочу рога.

Она выпрямилась и, печатая башмаками след на росистом спорыше, поднялась на крыльцо.

Валерьян запряг Гнедка в арбу, шевельнул вожжами, выехал со двора. Выбрался за станицу и пустился рысью. Через некоторое время он был уже у Бородулиной пасеки, приютившейся в посадке недалеко от общественного леса.

У шалаша стоял старый Бородуля. Поп остановил коня и, косясь на Оксану, качавшую центробежкой мед под акацией, прошептал:

— Ну как, Влас Пантелеймонович, привезли?

Старик обнял его за плечи, сказал:

— Сегодня ночью… в курене…

— А ваша внучка знает? — с предосторожностью спросил Валерьян.

— Нет, — отрицательно помотал головой Влас Пантелеймонович. — Она только пришла с коша.

Валерьян, пригибаясь, чтобы не задеть притолоку, невнятно промолвил:

— Сумнительно.

— Нет, нет! — Влас Пантелеймонович замахал руками. — Вы не тревожьтесь, батюшка.

В шалаше сильно пахло воском и патокой. Старик предложил гостю табурет, а сам уселся на топчане.

— Может быть, вы сразу и явите божескую милость, Влас Пантелеймонович? — забеспокоился Валерьян, шаря глазами вокруг.

Старик наклонился и, приподняв войлок около столика, показал пулемет.

— Вот она, машинка, премудрость-то аглицкая, батюшка! — кривя морщинистое лицо, обросшее седою бородой, прохрипел он. — С ею можно одному супротив сотни супостатов!

Поп вскочил на ноги, выкатив глаза, перекрестился и вдруг воскликнул:

— Радуйся, Иоанне, святый воине и преславный чудотворче! Истинно дивное явление!

Они вышли из шалаша, огляделись по сторонам и намерились перенести пулемет на арбу, на которой приехал Валерьян, но тут из-под высокой стены будяков и синюхи показался Гусочка, ехавший по дороге к пасеке. В посадке он привязал Анархию к дереву и перво-наперво спросил:

— Ну, как бражка, Влас Пантелеймонович? Могет, хлебнем по черепьяни, покедова не пьяни? Как вы, Валерьян Моисеевич?

— Что ж, — развел руками поп. — Сподобиться нелишне. Рад разделить с вами сие благоприятное питие, данное нам богом, яко и всякое брашно.

Старик достал из шкафчика закуску, глиняные кружки и, нацедив в кухоль браги из бочонка, попросил друзей к столу. Валерьян осенил себя крестным знамением:

— Иисусе, сыне Давидов, помилуй мя, грешного!

Выпили…

На пороге появилась Оксана, отвесила низкий поклон, сказала:

— Дедусь, я пойду нарву маточника, а то, пожалуй, сегодня выйдет рой из крайнего улья.

— Пойди, моя внученька, пойди, — прошептал дед.

— Ах, какая дщерь у Игната Власьевича! — не удержался Валерьян от восхищения. — Красавица! — Он перекрестился и, елейно улыбаясь, заспешил: — Тьфу, тьфу! Чтобы не сглазить! Отыди от зла и сотвори благо.

Оксана взглянула на него и почувствовала, как горячая кровь ударила ей в лицо, и стройная фигура девушки застыла на долю секунды в неловкой позе. Потом она гордо подняла голову и быстро удалилась.

— А что, братцы, нальем ще по черепушке да приложимся? — предложил Гусочка и потянулся к кухлю.

— Нет, нет, Герасимович! — остановил его Валерьян и указал на войлок: — Разум несумненный еси в себе. Дела превеликие!

— А шо в ем? — спросил Гусочка и тут же догадался, по какой причине оказался здесь священник, покивал головой: — Так-так. Це б-то, приехали за делом.

Пулемет тотчас же был завернут в брезент и перенесен на арбу, и поп немедленно укатил к себе на участок за пшеницей, а Гусочка обратился к старику: