Петр Радченко - На заре

Уполномоченный Кавфронта Атарбеков.

Корягин, не вынимая рук из карманов, поднял глаза на Жебрака, торжествующе сказал:

— Так бы давно поступали с контрой, и у нас была бы тишина. А то не трожь, не рукоприкладствуй…

— Постой, Петро, — прервал его Жебрак. — В приказе говорится только о бывших офицерах и тех лицах, которые служили в белой армии.

— Все едино: и то контра, и то контра! — махнул рукой Корягин. — И нечего с ними цацкаться.

— Завтра же надо размножить этот приказ на машинке и расклеить в станице, — сказал Жебрак.

Корягин спрятал пакет в стол, замкнул ящик и направился к выходу.

Игуменья, измученная бессонницей, встала с постели довольно рано. В саду села на скамейке. Грустные глаза бессмысленно глядели на свинцовые тучи, медленно плывшие по небу. Вдали простиралась черная гладь пруда, в середине которого находился небольшой остров заросший осокой, старыми дубами и косматыми вербами. По озеру, покрытому красновато-изумрудными коврами, сплетенными из водяных лилий с разлапистыми листьями, белыми и желтыми цветами, величаво плавали гуси и лебеди, отражаясь в воде, как в зеркале.

Болото, прилегавшее к монастырю, также было покрыто разнотравьем, цветами. Легкий ветерок шумел в зеленых кудрях фруктового сада. Откинувшись на спинку скамейки, игуменья задумалась. Над ней пролетел ворон, сел на макушку черного тополя и сряду прокаркал несколько раз. Игуменья очнулась, встала и медленно направилась к себе в келью.

Из окна увидела мать Иоанну, окликнула ее. Монахиня явилась с низким поклоном, скрестив на груди руки.

— Пойдите, матушка, в подвал к Набабову и Матяшу, — попросила игуменья, — пусть они поднимутся в приемную.

Мать Иоанна отвесила поклон, удалилась.

Через некоторое время полковник и хорунжий сидели уже в башне. Игуменья прошла к ним тайным ходом, опустилась в кресло, спросила:

— Как чувствуете себя в новом убежище, господа?

— Темнота одолевает, матушка, — пожаловался Набабов. — Андрею Филимоновичу ничего. Он, как кот, видит и в потемках, а вот я…

— Зато там безопасно, — сказала игуменья. — Об этом тайнике знают у нас только я, мать благочинная и мать казначея.

— Да, ход там между книжными шкафами тщательно замаскирован, — заметил Набабов.

Игуменья подняла глаза на него, шепнула:

— В эту ночь я получила нехорошую весть от отца Валерьяна. Он пишет, что позавчера Юдин и Корягин вызвали в ревком всех наших людей, которые уцелели после массового ареста, и зачитали им приказ Реввоенсовета: все офицеры, военные чиновники и вольноопределяющиеся, служившие в белой армии, к десятому августа обязаны пройти регистрацию в особом отделе. После указанного срока все, кто уклонится от регистрации, будут расстреливаться на месте.

— Вот оно что! — сказал Набабов.

— Ничего, — нахмурился Матяш. — Скоро прибудет генерал Крыжановский, и мы тогда разделаемся по-своему и с Юдиным, и с Корягиным.

— А вам так и неизвестно, матушка, — поинтересовался Набабов, — из каких источников узнал ревком о нашей организации?

— Нет, — игуменья развела руками. — Никто ничего не знает.

— Да, какая-то загадка, — недоумевал Матяш и, помолчав, спросил: — А куда исчез Курунин? Его нет и у Крыжановского.

— Может, к Хвостикову пробрался, — высказал мысль Набабов.

— К тому же, — продолжала игуменья, — отец Валерьян просил меня, чтобы вы передали Игнату Власьевичу его просьбу поскорее прибыть в станицу с Крыжановским, иначе Корягин и Жебрак увезут весь хлеб из Краснодольской. Говорит, продотряды просто свирепствуют.

— Как же он может прибыть, матушка, — возразил Набабов, — когда наступление генерала Хвостикова приостановилось?

— Тогда мы не сможем выполнить своего плана, — волновалась игуменья. — Все лишатся своих хлебных излишков, которые, как вам известно, необходимы для нашей армии, а также и для союзников.

— Но что поделаешь, матушка? — сказал Набабов. — Вот если бы армия генерала Хвостикова находилась от нас в десяти или же, в крайнем случае, двадцати верстах, тогда другое дело.

— А я за восстание, — не согласился с ним Матяш. — Нужно ехать к генералу Крыжановскому. Его части уже захватили Темиргоевскую. Это от нас не больше сорока верст. С ним мы удержимся до прихода Хвостикова.

Игуменья встала. Вскочил за нею и Матяш.

— В таком случае, — сказал он запальчиво, — я сам поеду к генералу Крыжановскому и договорюсь с ним.

— Нет, вы погодите, — остановила его игуменья. — Присядьте.

Матяш сел, вытер испарину на скуластом лице.

Солнце садилось в морок, задернувший, точно черным покрывалом, весь западный небосклон, и, как масляное пятно на воде, растягивалось вширь, окрашивая стальной свод и темные тучи в кумачовый цвет. С Кубани веяло прохладой.

Площадь глухо волновалась. В церкви, набитой прихожанами, все еще правилась вечерня.

Во двор ревкома на коне въехал Гаврила Мечев, поднялся на стременах, спешился. Подойдя к Юдину сбежавшему со ступенек крыльца, выпрямился.

— Товарищ уполномоченный, — доложил он звонким голосом, — хутор Драный захвачен бандой Крыжановского!

— Много всадников? — сохраняя спокойствие, спросил Юдин.

— Не больше эскадрона.

— Придется взять одно отделение у Корягина, а то в коммуне маловато, — проговорил Юдин.

Через некоторое время он с бойцами проскакал по улице на своем вороном жеребце.

Жебрак поднял глаза на Корягина, сказал:

— Сейчас же надо изолировать всех, кого мы взяли на учет.

— Эй, дежурный! — высунув голову из окна, позвал Корягин.

На крыльце появился чоновец.

— Ропота ко мне! Да быстро.

Вскоре председатель первого квартального комитета был уже в кабинете Корягина.

— Вот что, Прокофьевич, — обратился к нему Корягин, — нужно немедля арестовать всю контру, кого мы взяли на учет, и направить в Кавказскую. Действуй!

В третьем квартале на улице послышался шум, раздалась ругань, крик:

— Не пойду, не пойду!

Это чоновцы тащили арестованного Лукаша, за которым следовало до десятка казаков, готовых броситься в драку. На возню прибежал Гуня.

— Что здесь, товарищи? — спросил он впопыхах.

— Да вот арестованный, — отозвался чей-то голос среди чоновцев. — Не подчиняется.

Гуня хотел помочь бойцам доставить схваченного в ревком, но в это время совершенно неожиданно из-за угла вышел Матяш, выстрелил в председателя из револьвера. Гуня пошатнулся и упал.

Налетели ревкомовцы. Началась резня…

В разных концах станицы раздались выстрелы.

Оксана прибежала к часовому, стоявшему на посту у ворот ревкома, шмыгнула в калитку, но часовой преградил ей дорогу, сказал: