Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Мы никогда бы так не ликовали,
Когда кричим: «На танец! Выходи!»
И так не замирали бы от счастья,
Любимую свою прижав к груди.

Спросите слуг и их господ спросите,
Пастушек, барышень — спросите всех,
И каждый вам шепнет, не лицемеря,
Что в мире, ах, всего прекрасней грех!

Ах, я от любви умираю,
Конец всем земным утехам!
Так возвести же, дева,
Час мой серебряным смехом.

Яму в постели вырой
В шесть милых туфель длиною,
А вместо хвойных иголок
Пусть косы лягут волною.

Сладка мне эта могила:
Два глаза над ней сияют,
Цветут две розовых губки,
Две щечки нежно пылают.

Но вдовой ты жить не сможешь,
Ложись-ка со мною тоже,
Дай бог нам уснуть послаще
На этом смертельном ложе!

Всего лишь — август. С голубого неба —
Теплыни ливень и сиянья осыпь.
У всех сегодня — лето и блаженство,
У дерева — уже печаль и осень.

Всего лишь — воздух, округливший шторы,
Но и такого маленького ветра
Достаточно для сильных веток, чтобы
Стряхнуть обузу золотого цвета.

Смотрю в окно и думаю: ты право,
О дерево, что ты уходишь рано,
Уж если уходить — то полным силы,
Под музыку созвучий недопетых,
Сверкнуть военным золотом доспехов.

Осень… Коротки дни опять,
разделся мир и ложится спать.
Все бурым стало; без травинки
горы стена.
И вспомнишь весну, и спросишь ты —
была ль она.

Думать пробую о весне.
Но невозможно поверить мне,
Что птичьей песней лес был полон,
теперь немой,
И розами был усыпан куст,
теперь нагой.

Зимний трепетный блеск на миг
обжег земли безмятежный лик.
Смотрю, как гаснет отблеск смутный,
вдыхаю холод,
И в сердце моем дрожит вопрос:
«А был я молод?»

Всегда быть как осень хотел бы я,
такой, как вначале бывает,
когда она крепче железа,
но, как ребенок, играет.

Хлестнет хворостинкою каждою,
в расселину каждую свистнет,
туманы за ветки зацепит,
ветер в ущелье затиснет.

На самую маковку Боубина
с громадой тумана взберется
и даже не смотрит, что вниз он
капля за каплею льется.

Детей своих, вихрей-проказников,
гулять выпускает в долину,
игрушек для них набросает —
листья, песок и мякину.

Потом позовет басом пушечным,
глаза озорные прищуря,
и вдруг ниоткуда является
дева могучая — буря.

Горами проходит, долинами,
взлетает все выше и выше,
а осень учтиво ей в фартук
сучья кидает и крыши.

И снова свистит — так что дрожь берет —
и, тучам махнув свинцовым,
в лесу расщепляет деревья
клином тяжелым, громовым.

И, молнию вырвав из сердца их,
силой хвалясь непочатой,
кричит: «Срежу головы скалам
этой пилой зубчатой!»

Но осенью быть не хотел бы я,
когда уж близки морозы.
Она как дитя: небо хмурится —
и сразу из глаз ее слезы.

А солнце бредет, словно с палочкой,
глядит оно все неприветней,
встает поутру меж туманами
седое, как старец столетний.

И осень от холода ежится,
чуть ветром повеет — согнется,
в лесу зашуршит — так и кажется,
что кожа о косточки трется.

Пойдет чуть быстрей — задыхается.
Живет, еле ноги таская.
Бывает, что гневом исполнится,
но злость лишь забавна такая.

Для этого гнева бессильного
искал и нашел я сравненье:
осенняя буря — лишь отблески,
а гром — только старца хрипенье.

Чей лоб приник к окопному стеклу?
Чьи это очи белые зажглись там?
Я вижу зиму, злую госпожу,
Перстом колдующую мглистым.

Немеют ноги… Ах, уйти бы прочь,
Уйти бы в ночь по ледяной дороге,
Но за руку берет меня зима,
Безмолвно вставши на пороге.

Не тронь мою горячую ладонь!
Угадываю я ее желанье.
Губительница! Тянется обнять,
Целует, пьет мое дыханье.

Освободиться! Не освобожусь.
Она из уст тепло живое тянет,
И чувствую, как замирает пульс,
А сердце падает и вянет.

Однажды, голову склонив в печали,
Читал я басню славного Крылова.
Дышало правдой каждое в ней слово, —
О васильке стихи его звучали.

Тот василек увял до половины
И, голову к стеблю склоняя низко,
Вздыхал о том, что смерть подходит близко,
И горько плакал о своей кончине.

Вот глупый василек! Хирея цветом
И голову склонив, он в то же время
Для будущей весны развеял семя, —
Иль глупый василек не знал об этом?

Ведь о своем конце лишь тот вздыхает,
Кто пустоцветом был, отцвел бесплодно.
Кто не воскреснет в памяти народной, —
Пусть тот пред смертью плачет и рыдает!

Что ж дальше? Ничего. Ах, это чтенье!
Все знают, что нельзя читать так много
И думать о прочитанном с тревогой, —
Полезны ли такие размышленья?

Угрюмо и молча, один на один,
Борюсь я с житейской волною —
Неужто ничья не желает душа
В ладью уместиться со мною?

Прости меня, боже, за этот вопрос,
Не множь ты грехов моих, боже,
Смотри: я весло над волною занес,
А брызги на слезы похожи.

На след за кормой я взглянул невзначай
И вздрогнул от страха и горя:
Над пенной волной протянулись за мной
Две белые длани из моря.

Ах, когда-то был я молод,
И леса благоухали,
Зелень поле одевала,
Небеса в лучах сияли!

Сколько песен грудь вмещала,
Сколько их вокруг звучало!
Все, что сердце ни встречало, —
Тотчас в песню превращало!

Дума песней становилась,
Песней звонкой и могучей,
Над вершинами парила,
Как орел, гонящий тучи.

Как те песни звонки были!
Не заглохнет звук их, верьте,
Пусть я сам усну в могиле, —
Но они сильнее смерти!