Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

В чужих краях весна, у нас — все снег.
Там ветерок, у нас — бушует вьюга.
Повсюду радость и веселый смех,
А мы не знаем в горести досуга.

Как много горя ты послал нам, боже!
Горька у нас земля, и хлеб наш горек тоже.
Горька судьба дворцов, и в хижинах — страданье.
Горька земля. Горчит вино в стакане.

Горька нам даже дедовская слава.
Горька святая быль. Мечты полны отравы.
И горьки песни нашего народа,
И «Отче наш» печальней год от года.

Наверно, только нам дано создать, мечтая,
Сказание о том, что где-то есть простая
Часовенка в лесу, с крестом, с ковчегом бедным,
Где Иисус Христос справляет сам обедню,
И колокол звонит, и подвывает ветер,
И над часовнею молитвы шепчут ветви.

И где ж возникнуть ей, легенде давних пор,
Как не на той земле, где дни ночей не краше,
В краю, что окружен стенами гор,
Подобно каменной глубокой чаше!

Спи, Христос, спи, святое дитя,
В яслях — в тесной постельке своей,
Бедный сын неимущих людей.
Сколько ты уже людям являлся,
Но Иудой всегда предавался.
Спи, Христос, спи, святое дитя.

Спи, Христос, спи, святое дитя,
Сладко спится на сене простом.
Мы в молчанье застыли кругом.
Нужно сил сыну правды набраться,
Чтоб под тяжким крестом не сгибаться.
Спи, Христос, спи, святое дитя.

Спи, Христос, спи, святое дитя, —
Не мешает тебе отдохнуть
Перед тем, как отправиться в путь,
В путь, ведущий всех смертных к спасенью,
За которых ты примешь мученья.
Спи, Христос, спи, святое дитя.

Спи, Христос, спи, святое дитя,
Будут руки и ноги в крови
У тебя за призывы к любви,
Лишь ценою страданий суровых
Человечество сбросит оковы.
Спи, Христос, спи, святое дитя.

Не рыцарь Дуглас я, не Роберт-властелин {36} ,
Но сердце мчит меня в стремленье неустанном
Туда, в грядущий век, в чреду иных годин,
Где дети Чехии над вражьим кликнут станом:
Вперед, за сердцем вслед, под знаменем багряным!

Пусть в битве сердце вынут у меня!
То сердце доброе, признаюсь вам без страха,
Оно достойно боевого дня,
Горячей крови, сабельного взмаха.
То сердце чешское, оно не горстка праха.

И таково ж мое — тому свидетель бог!
Ужель душа моя светло не ликовала,
Когда народ сметал ярмо былых тревог?
Ужели мне слеза очей не застилала,
Когда рука врага в тисках страну сжимала?

А вырвав сердце мне, его метните вдаль,
Через гряду веков, за лет грядущих звенья,
Что там виднеется? Мечей враждебных сталь?
Сквозь частоколы пик встает заря отмщенья, —
Я с вами быть хочу до светопреставленья!

Сердце человечье, — боже ты мой, боже, —
Злобу одолеет, а любовь не может!

Говорят, народ мой, в этом мире божьем,
Как бурьян, растешь ты в пыльном бездорожье.
Как ребенок нищий, посланный судьбиной,
Посланный некстати, в горькую годину.
Он взлелеян горем, вскормлен нищетою,
Все его обходят хмуро — стороною.
Кто б его ни встретил — не жалеет брани:
«Чтоб ты сгинул, нищий, стало б меньше дряни!»

Но к чему внимать мне этой злобной речи?
Лишь к тебе спешу я, мой народ, навстречу!
Так на встречу с милым дева птицей рвется,
Ведь недаром в песне про нее поется:
«Погляжу я в очи, пусть в них холод веет,
Я поглажу руки, пусть в них скрыты змеи,
И к устам любимым дай прильнуть мне жадно,
Пусть на них найду я только капли яда!
Ах, тебя так крепко обниму я, милый,
Пусть тебя за горло злая хворь схватила!»

Нет, я не обманут злобной клеветою —
Блещет твоя шея снежной белизною,
Хоть черты суровы, но не загрубели,
О тебе я слышал с самой колыбели.
Пела мать, и сердце билось в упоенье,
Словно сердце птицы, прячась в оперенье.
Ты измучен рабством, но не стал злодеем,
В материнской песне слышал о тебе я,
О, святая повесть, песнь о человеке,
Пусть ее господь нам сохранит навеки!

Ах, кого любить мне здесь, на этом свете?
Детским остается сердце, и как дети
К матери взывает… Тяжко расставанье:
Мать похоронил я — пережил страданье,
Схоронил невесту — пережил желанья,
Я слезами сердце вылечил от скуки,
Но с тобой, народ мой, я б не снес разлуки!

Был вечер необычной тишины;
Феллахи, что всегда возбуждены,
Молчат у стен сегодня, присмирев.
«Что с вами, други?» — «Господин, здесь — лев!»
«Лев? Где, когда?» — «Нам этот срок неведом,
Но весь песок его испятнан следом,
И каждый чувствует, — от страха тих и слаб, —
Там, где-то за спиной, движенье тяжких лап!»

О да! Я чувствую. Из чешского я края,
И эту странную взволнованность я знаю:
Когда особенно я горд и важен был —
Внезапный холод сердце мне стеснил.
Как будто оклик гор гремел, от кряжей прянув:
«Что делаешь ты здесь, малыш, средь великанов?»
«Ты слишком слаб», — гремел мне гром из туч.
«Ты слишком слаб», — звенел мне горный ключ.

Хоть мы не связаны и ходим на свободе,
Но холод на душе и темнота в природе;
И песня смутная, чей звук, взлетев, затих,
Исчезла в синеве среди небес пустых,
И в подсознания таинственную связь
Проникла та же робкая боязнь.
Томимы голодом, мы жмемся к голым скалам,
Со псами схожие зубцов своих оскалом.

Как и в пустыне той, где лев прошел в песках,
Мы дышим в Чехии — в безволия тисках.
Лишь раз народ воспрянул, точно лев,
Лишь раз один его раскрылся зев,
И ждет земля с тех пор, чтобы дыханьем сжатым
Вновь содрогнуться пред его раскатом,
И преклоняется, и гнется, как трава,
Пред волей львиною. Здесь — государство льва.

Мы родились под бури грохотанье.
К великой цели пламенно стремясь,
Проходим шаг за шагом испытанья,
Лишь пред своим народом преклонясь.
Мы всё, что с нами будет, ожидали,
Мы не страшились бури и невзгод,
Мы с чешскою судьбой себя связали, —
И с ней — вперед и только лишь — вперед!

С народом нашим, что так чист и светел,
Как будто только что сейчас рожден,
Который сам свою судьбу наметил
И защищал ее во тьме времен!
За вольность человечью, что когда-то
Здесь расцвела, — как встарь стоит народ,
Мы гибли за нее, но — верим свято:
Она прославит нас, ведя вперед!