Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

Другую часть залы занимала свита княжны. Девиц было видно сквозь проем, оставленный поднятым занавесом, однако это не значит, что за ними следили, напротив, в доме они находились исключительно по собственной воле. Они пели, читали, вышивали по заказам своей госпожи, сопровождали ее в город, любили ее — одним словом, служение их полностью соответствовало ее высокому званию, а взамен она делилась с ними толикой своей учености. Все сходились на том, что она — царица и главный арбитр светской жизни Византия; манеры княжны — зеркало этой жизни, а вкус и манера одеваться — ее форма. Одно лишь вызывало возражения: ее упорное нежелание носить покрывало.

Несмотря на свою рассудительность, княжна никогда не читала нотаций своим приближенным — видимо, прекрасно зная, что личный пример куда назидательнее слов. Подтверждая, что они пользуются в ее присутствии полной свободой, одна из девушек взяла в руки струнный инструмент — кифару и после музыкального вступления запела стих в стиле Анакреона:

Когда певица умолкла, раздались радостные аплодисменты.

Последовавший за этим гул голосов едва успел стихнуть, когда дряхлый Лизандр отворил одну из дверей и, стукнув по плитке пола древком своего копья, отвесил церемонный поклон и возвестил о прибытии Сергия. Княжна кивнула, и старый слуга, впустив в залу посетителя, удалился.

Первым делом Сергий подошел к Ирине и молча поцеловал ей руку, после чего она вернулась к рукоделию, а он пододвинул стул к ложу Лаэль.

Под почтительностью его манер скрывалась непринужденность, вполне уместная в доме, где его принимали по-дружески. Ни в коем случае не нужно усматривать в этом фамильярность: если Сергий и допускал такое, хотя это и было не в его характере, то уж точно не в присутствии княжны. Она не требовала церемоний, но почтительное к себе отношение воспринимала как должное, даже со стороны императора. В то же время Сергий был ей ближе любого другого человека, по особым причинам.

Мы уже видели, что между ними сложилось полное взаимопонимание по вопросам религии. Кроме того, мы уже знаем, почему она видела в нем своего протеже. Никогда еще не встречался ей человек столь мягкий и неискушенный, столь малознакомый с мирской жизнью. Перед ним лежала целая жизнь, ему еще предстояло в ней освоиться, и княжна сознавала, что ему в первое время понадобятся наставления, — она и приняла на себя роль наставницы, отчасти из чувства долга, отчасти из теплого отношения к отцу Иллариону. Этих доводов и самих по себе уже было достаточно, однако с недавних пор к ним добавились еще два.

Во-первых, от княжны не укрылось, что послушник и Лаэль полюбили друг друга. Ей не было нужды за ними следить. Они, как дети, даже не пытались скрывать свои чувства, она же, не допуская нежную страсть к собственному сердцу, не пресекала и не порицала ее в других. Более того, поскольку чувство это связало двух ее, так сказать, подопечных, она проявляла к нему законный интерес. Они были так прелестны, — казалось, сама природа постановила, что этим двоим суждено любить друг друга.

Во-вторых, мир оказался суров к Сергию; он мужественно пытался скрыть этот факт, однако она видела его терзания. А он заслуживает поощрения за спасение Лаэль и за то, что предоставил императору возможность разрушить богопротивные козни Демида, считала княжна. К сожалению, мнения ее не разделяли в определенных кругах. Помимо прочих, на Сергия ополчилось братство Святого Иакова. Братья стояли на том, что послушник обязан был не только спасти девушку, но и не допустить смерти грека. Более того, его обвинили в двойном убийстве: сначала — сына, а потом и отца. Суровый навет! Об этом говорилось непререкаемо и в открытую. Из уважения к императору, который столь же непререкаемо восхвалял Сергия, его не изгнали из монастыря. Молодой человек оставался членом братства, однако лишился всех связанных с этим привилегий. Келья его пустовала. Пять ежедневных служб проводили в часовне без него. Говоря коротко, братия дожидалась возможности обрушить на него свое мщение. В надежде на благоприятное развитие обстоятельств, Сергий продолжал носить облачение ордена, однако это оставалось единственным внешним признаком принадлежности к братству. Отлученный от служения, несчастный, он нашел приют в резиденции патриарха и все время, которое не посвящал учению, проводил в древних храмах города, в основном — в Святой Софии; кроме того, он совершал долгие мечтательные морские прогулки по Босфору.

Радость, блеснувшая в глазах больной, когда Сергий сел с ней рядом, не укрылась от Ирины; а когда Лаэль протянула послушнику руку, поцелуй, который он на ней запечатлел, уже сам по себе стал глашатаем нежных чувств.

— Надеюсь, моему маленькому другу сегодня лучше, — серьезным тоном произнес Сергий.

— Да, гораздо лучше. Княжна считает, что скоро мне можно будет выходить — в первый же погожий весенний день.

— Это отрадно. Как бы мне хотелось поторопить весну! У меня все готово для того, чтобы покатать вас по морю: отличная лодка, два умелых гребца. Вчера они довезли меня до Черного моря и обратно, мы перекусили хлебом и фигами у подножия Великановой горы. Они похваляются, что могут совершать это путешествие по семь раз в неделю.

— А вы останавливались в Белом замке? — спросила она с улыбкой.

— Нет. Нашей славной княжны со мной не было, а я побоялся, что в ее отсутствие комендант не проявит былой почтительности.

Прислушивавшаяся к их разговору благородная госпожа еще ниже склонилась над пяльцами. Про коменданта она знала настолько больше, чем Лаэль! Но тут девушка осведомилась:

— А где вы были сегодня?

— Посмотрим, маленький друг, смогу ли я вас этим заинтересовать… Проснулся я нынче рано и сел за учение. О, эти главы из Иоанна, четырнадцатая, пятнадцатая и шестнадцатая! Зная их, ты постигаешь все святое учение. Они многое проясняют, но отчетливее всего радости жизни вечной выражены в словах Господа: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня…» Прозанимавшись много часов, я пошел посмотреть на древнюю церковь в нижнем саду, за акведуком. Прежде чем мне удалось туда войти, пришлось выпустить наружу стадо коз. Обязательно доложу его святейшеству, что я увидел. Лучше уж снести эту развалину с лица земли, чем допускать ее поругание. Святое место остается святым вовеки.