Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Добрая Кандида от души пожалела бедного Бальтазара, который стоял совершенно смущенный, с опущенными глазами. Она протянула ему руку и шепнула с милой улыбкой:

– Бывают же такие смешные люди, которые так страшно боятся кошек.

Бальтазар схватил руку Кандиды и страстно прижал ее к губам. Кандида остановила на нем выразительный взгляд своих небесных глаз. Он был на седьмом небе и не думал больше ни о Циннобере, ни о кошачьем мяуканье. Шум прекратился, и все успокоились. Слабонервная дама сидела за чайным столом и кушала сухари, макая их в ром и уверяя, что он успокаивает чувства, которым угрожали враждебные силы, и что ужас сменила живительная надежда.

Два старых господина, которые действительно встретили на улице какого-то кота, пробежавшего у них между ног, вернулись назад успокоенные и сели за карточные столы, как и многие другие.

Бальтазар, Фабиан, профессор эстетики и многие другие молодые люди сели около дам. Тем временем Циннобер притащил себе скамеечку и с помощью ее вскарабкался на диван, где и уселся между двумя дамами, бросая вокруг надменные взоры.

Бальтазару казалось, что наступил как раз подходящий момент, чтобы выступить со стихами о любви соловья к пурпуровой розе. Со смущением, подобающим юным поэтам, заявил он, что если это только не возбудит досады и скуки, и если он может надеяться на снисхождение уважаемого общества, он осмелится прочесть стихотворение, представляющее собою первый плод его музы.

Так как дамы уже достаточно обсудили все, что случилось нового в городе, девицы достаточно наговорились о последнем бале у президента и даже согласились насчет требуемой формы новомодной шляпы, а мужчины могли рассчитывать на следующую еду и питье не ранее двух часов, все общество единодушно просило Бальтазара не лишать его такого прекрасного удовольствия.

Бальтазар вынул из кармана тщательно написанную рукопись и прочел ее.

Его произведение, действительно вылившееся с полной силой и жизнью из истинно поэтического чувства, вдохновляло его все больше и больше. Его декламация, становившаяся все более и более страстной, обнаружила жар его любящего сердца. Он затрепетал от восторга, когда тихие вздохи женщин и возгласы мужчин: «Прекрасно! Великолепно! Божественно!» убедили его в том, что все были тронуты его стихами.

Наконец, он кончил. Тогда все воскликнули:

– Какие стихи! Сколько мыслей! Какая фантазия! Какой стиль! Какая звучность! Как мы благодарны вам за это божественное наслаждение, любезнейший господин Циннобер!

– Что?! Как?! – воскликнул Бальтазар.

Но никто не обратил на него внимания, все бросились к Цинноберу, который сидел на диване, как маленький индюк, и скрипел своим резким голосом:

– Пожалуйста, пожалуйста, вы очень любезны, это безделица, которую я наскоро написал в прошедшую ночь.

Но профессор эстетики возгласил:

– Дивный божественный Циннобер! Сердечный друг! По-моему, ты лучший поэт, существующий теперь на земле! Приди ко мне на грудь, о, прекрасная душа!

Тут он приподнял карлика с дивана и начал ласкать и целовать его. Циннобер очень неохотно на это согласился. Он работал своими ножками на толстом животе профессора и все время квакал:

– Оставь меня, оставь, мне больно, я выцарапаю тебе глаза, я откушу тебе нос!

– Нет, – воскликнул профессор, – нет, добрый друг мой, ты слишком скромен!

Мош Тэрпин встал из-за карточного стола, взял ручонку Циннобера, пожал ее и очень серьезно проговорил:

– Дивный юноша, мне слишком мало говорили о том высоком гении, который тебя воодушевляет!

– Кто из женщин, – воскликнул профессор эстетики в совершенном экстазе, – вознаградит великого Циннобера поцелуем за его стихи, выражающие глубочайшее чувство любви!

Тут поднялась с места Кандида, с пылающими щеками подошла к карлику, опустилась перед ним на колени и поцеловала его в противные синие губы.

– Да! – воскликнул тогда Бальтазар, внезапно охваченный каким-то безумием. – Да, Циннобер, божественный Циннобер, ты сочинил глубокомысленное стихотворение про любовь соловья к пурпуровой розе, тебе принадлежит та дивная награда, которую ты получил.

Сказав это, он потащил Фабиана в соседнюю комнату и сказал ему:

– Сделай одолжение, посмотри на меня пристально и скажи мне откровенно и прямо. Действительно ли я – студент Бальтазар, и точно ли ты – Фабиан? Находимся ли мы в доме у профессора Моша Тэрпина, спим мы или одурели? Ущипни меня за нос или хвати меня хорошенько, чтобы я, наконец, проснулся и избавился от этого проклятого колдовства…

– Как ты должен был страшно завидовать и ревновать, когда Кандида целовала этого малютку, – сказал Фабиан. – Но ты должен, однако, сознаться, что его стихи были великолепны.

– Фабиан, – воскликнул Бальтазар в величайшем удивлении, – да что же ты говоришь?!

– Конечно, – продолжал Фабиан, – стихи малютки были прекрасны, и он заслужил поцелуй Кандиды. Вообще, в этом странном человечке есть, по-видимому, много такого, что поважнее красивой наружности. Впрочем, что касается его лица, то оно уже не кажется мне теперь таким гадким, как прежде. Во время чтения стихов его лицо пылало вдохновением, так что он часто казался мне приятным и стройным юношей, несмотря на то, что он едва доставал до стола. Отбрось свою глупую ревность и радуйся, как радуется один поэт другому.

– Как?! – в страшном гневе воскликнул Бальтазар. – Я еще должен радоваться этому проклятому колдуну, которого я хотел бы размозжить кулаком?

– Ну, да, – сказал Фабиан, – ты потерял всякий смысл. Но вернемся в зал, там происходит что-то особенное, я слышу громкие знаки одобрения.

Бальтазар машинально пошел в зал за другом. Когда они вошли, профессор Мош Тэрпин стоял один среди комнаты, держа в руках инструмент, которым он только что производил какой-то физический опыт, и лицо его окаменело от удивления. Все общество столпилось вокруг маленького Циннобера, который стоял на цыпочках, опираясь на палку, и с гордым видом принимал знаки одобрения, которые со всех сторон на него сыпались. Все снова подошли к профессору, который сделал еще один премиленький фокус. Как только он кончил, все опять окружили Циннобера, восклицая: «Прекрасно, великолепно, дорогой господин Циннобер!»

Наконец, сам Мош Тэрпин подскочил к карлику и закричал, в десять раз громче всех остальных:

– Прекрасно, великолепно, дорогой господин Циннобер!

В числе общества находился молодой принц Григорий, который тоже приехал учиться в университете. Принц отличался самой очаровательной внешностью и, кроме того, его обхождение было так свободно и благородно, что ясно обличало его высокое происхождение и привычку вращаться в высших кругах.