Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

– Постойте, постойте! – воскликнул Фабиан, прицелился в одну из лягушек и бросил камень.

В эту минуту какая-то маленькая безобразная женщина, сидевшая на дороге, проквакала:

– Грубиян, не смей трогать честных людей, которые добывают свой хлеб тяжелой работой в саду.

– Пойдем, пойдем! – в ужасе забормотал Бальтазар.

Он отлично заметил, что лягушка превратилась старую женщину, а взгляд, брошенный в кусты, убедил его в том, что другая лягушка превратилась теперь в человечка, который занимался прополкой сорной травы.

Перед домом была большая красивая лужайка, на которой паслись два единорога, причем в воздухе звучали самые дивные аккорды.

– Ты видишь, ты слышишь? – сказал Бальтазар.

– Я вижу только двух белых лошадок, которые щиплют траву, – отвечал Фабиан, – а в воздухе звучат, вероятно, эоловы арфы, развешанные по деревьям.

Чудная простая архитектура довольно большого одноэтажного дома восхитила Бальтазара. Он позвонил у двери, которая сейчас же открылась, и большая птица вроде страуса, блистая золотисто-желтым опереньем, появилась перед друзьями на месте швейцара.

– Ну, смотри, какая дурацкая ливрея, – сказал Фабиан Бальтазару. – Если мы захотим дать этому молодцу на водку, я не знаю, есть ли у него рука, чтобы положить деньги в карман. – Тут он подошел к страусу, взял его за блестящие фиолетовые перья, торчавшие у него под клювом на шее, как богатейшее жабо, и сказал: – Доложи-ка о нас господину доктору, милейший приятель!

Но страус сказал только: «Купрррр…» и укусил Фабиана за палец.

– Тысячу чертей! – воскликнул Фабиан. – Да ведь это, в самом деле, должно быть, какая-нибудь проклятая птица.

В эту минуту где-то отворилась дверь, и сам доктор вышел навстречу друзьям. Это был бледный худой человек. На голове у него была бархатная шапочка, из-под которой струились прекрасные длинные кудри, на нем была темно-желтая индийская одежда и маленькие красные сапожки, отороченные не то пестрой шкуркой, не то блестящими перьями какой-то птицы. Лицо его выражало спокойствие и величайшее добродушие. Странно было только то, что при ближайшем рассмотрении и при более пристальном взгляде начинало казаться, что из лица его выглядывает еще какое- то маленькое личико, точно из какого-то стеклянного домика.

– Я увидел вас в окно, господа, – сказал Проспэр Альпанус с приятной улыбкой тихим и немного протяжным голосом, – я заранее уже знал, по крайней мере, относительно вас, любезный Бальтазар, что вы ко мне придете. Пожалуйста, идите за мной.

Проспэр Альпанус ввел их в высокую круглую комнату, обвешенную голубыми занавесками. Свет проходил сверху через окно, проделанное в куполе, и падал на гладко отполированный мраморный стол, поддерживаемый сфинксом, который стоял среди комнаты. Кроме этого в комнате не замечалось ничего особенного.

– Чем могу вам служить? – спросил Проспэр Альпанус.

Тогда Бальтазар собрался с духом и рассказал все, что происходило с Циннобером, начиная с его первого появления в Кэрепесе, и закончил тем, как он дошел до твердой уверенности в том, что он, Проспэр Апьпанус, тот самый благодетельный маг, который разрушит отвратительные чары Циннобера.

Проспэр Альпанус погрузился в глубокую думу; наконец, когда прошло уже не менее двух минут, он сказал с серьезным лицом значительным тоном:

– Из всего того, что вы мне рассказали, Бальтазар, я вижу, что не подлежит никакому сомнению, что с Циннобером было какое-то таинственное приключение. Но, прежде всего, нужно знать врага, с которым борешься, и причину, действию которой желают помешать. Остается убедиться в том, что Циннобер никто иной, как подземный человек. Мы сейчас это все увидим.

Тут Проспэр Альпанус подошел к одному из шелковых шнурков, которые свешивались с потолка. Одна из занавесок раздвинулась, и показались большие фолианты в золоченых переплетах и изящная, легкая как воздух, витая лестница из кедрового дерева. Проспэр Апьпанус влез на лестницу и достал с верхней полки фолиант, который он положил на мраморный стол и тщательно смахнул с него пыль большой метелкой из блестящих павлиньих перьев.

– Эта книга, – сказал он, – трактует о подземных человечках. Быть может, вы найдете в ней враждебного вам Циннобера, и тогда он будет в наших руках.

Когда Проспэр Апьпанус открыл книгу, друзья увидали множество тщательно раскрашенных гравюр, изображавших самых удивительных и безобразных человечков с противными рожами, каких только можно себе представить. Но, когда Альпанус дотрагивался до одного из таких человечков, нарисованных на странице, он делался живым и начинал пресмешно скакать по мраморному столу, прищелкивая пальчиками и выделывая своими кривыми ножками разные прыжки и антраша и припевая: «Кварр, квапп, пирр, папп» до тех пор, пока Проспэр Альпанус не брал его за голову и не клал обратно в книгу, где он сейчас же разглаживался и превращался в пеструю картинку.

Таким образом, были пересмотрены все картинки в книге, но как ни хотелось иногда Бальтазару воскликнуть: «Вот он, это Циннобер», он должен был, однако, согласиться, вглядевшись попристальнее, что человечек был совсем не Циннобер.

– Это, однако, удивительно, – сказал Проспэр Апьпанус, когда книга была пересмотрена. – Но, может быть, – продолжал он, – Циннобер есть дух земли. Мы сейчас посмотрим.

Тут он с редким проворством взобрался на кедровую лестницу, принес другой фолиант, тщательно стер с него пыль, положил его на мраморный стол и открыл его со словами:

– Эта книга трактует о духах земли, быть может, в ней мы найдем Циннобера.

Друзья опять увидели множество тщательно раскрашенных гравюр, изображавших безобразных и отвратительных темно-желтых чудовищ. Когда же Проспэр Альпанус до них дотрагивался, они разражались плаксивыми жалобами, а потом с трудом отделялись от листов и, охая и ворча, извивались по мраморному столу до тех пор, пока доктор не клал их снова в книгу.

И между этими тоже Бальтазар не нашел Циннобера.

– Странно, очень странно, – сказал доктор и погрузился в глубокое раздумье. – Это не может быть царь жуков, – продолжал он, – потому что царь жуков, как мне доподлинно известно, занят теперь в другом месте. Паучий маршал – тоже нет, потому что тот хоть и дурен собой, но умен и ловок, и живет трудами рук своих, не присваивая себе чужой работы. Удивительно, просто удивительно!

Он помолчал еще несколько минут, так что можно было ясно слышать разные странные голоса, которые звучали вокруг него то отдельными нотами, то полными, колеблющимися аккордами.