Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Проспэр Апьпанус остановился, а Бальтазар смотрел на него большими удивленными глазами, не понимая, что хотел сказать Проспэр тем, что назвал историческим очерком те стихи, которые он сам считал самыми фантастическими из всех, которые он когда-либо написал.

– Тебя, вероятно, удивляют мои слова? – сказал Проспэр Альпанус, причем лицо его осветилось приятнейшей улыбкой. – Да и вообще, многое во мне должно тебе казаться странным. Но вспомни, что, по мнению всех разумных людей, я такое лицо, которое может встретиться только в сказке, а ведь ты знаешь, мой милый, что такие лица странно движутся и болтают столько безумных вещей, сколько могут. Но в этом всегда есть что-нибудь, чем не следует пренебрегать. Слушай же дальше! Если фея Розабельвэрде так горячо вступилась за уродливого Циннобера, то ты – мой настоящий и любимейший из моих питомцев. Послушай же, что я придумал! Вчера меня посетил волшебник Дотос. Он принес мне тысячу поклонов, но также и тысячу жалоб от принцессы Бальзамины, которая проснулась от сна и в сладостных звуках Карта Бады, той чудной поэмы, в которую заключена наша первая любовь, протягивает ко мне тоскующие руки. Мой старый друг министр Фуки тоже приветливо кивает мне с Полярной звезды. Я должен ехать в далекую Индию. Мое имение, которое я покидаю, не хочу я оставлять никому другому, кроме тебя. Завтра я отправлюсь в Кэрепес и велю составить форменную дарственную запись, в которой назовусь твоим дядей. Как только чары Циннобера будут разрушены, ты явишься к профессору Мошу Тэрпину как владелец прекрасного имения значительной ценности и, если ты попросишь руку прекрасной Кандиды, он с радостью на все согласится. Но слушай дальше. Когда ты войдешь в мой дом, вместе с Кандидой, счастье твоего брака будет упрочено. За прекрасными деревьями растет все, что нужно для дома. Кроме чудных фруктов, там есть прекрасная капуста и самая лучшая и вкусная зелень, какая только бывает. У твоей жены всегда будет ранний салат и ранняя спаржа. Кухня так устроена, что ничто никогда не перекипает через край, и блюда никогда не портятся, даже если ты опоздаешь на целый час против времени, назначенного для еды. Ковры и покрышка на мебель сделаны из такого материала, что при величайшей неловкости слуг невозможно сделать ни одной дыры, фарфор и стекло тоже не бьется даже в том случае, если слуги будут очень об этом стараться и бросать посуду на самые жесткие полы. И, наконец, всякий раз, когда у твоей жены будут стирать, на большом лугу за домом будет самая лучшая веселая погода, даже если вокруг будет дождь, гром и молния. Словом, мой Бальтазар, я позаботился о том, чтобы ты спокойно и беззаботно наслаждался домашним счастьем вместе с твоей прелестной Кандидой. Но теперь мне пора возвращаться и вместе с другом Лотосом заняться приготовлениями к моему скорому отъезду. Прощай, Бальтазар!

Тут Проспэр два раза свистнул свою стрекозу, которая сейчас же, жужжа, прилетела к нему. Он вскочил на нее и помчался. Но, уже улетая, он вдруг остановился и вернулся к Бальтазару.

– Я чуть не забыл твоего друга Фабиана, – сказал он. – В припадке шаловливого настроения я слишком сурово наказал его за выходку. В этой табакерке заключается то, что его утешит.

Тут Проспэр протянул Бальтазару маленькую, гладкую черепаховую табакерку, которую тот положил в карман вместе с той лорнеткой, которую он получил от Проспэра для разрушения чар Циннобера.

Проспэр Альпанус понесся через кусты, причем голоса леса звучали сильней и приятнее.

Бальтазар же вернулся в Кэрепес, полный блаженства, восторга и самых сладостных сердечных надежд.

О том, как Фабиана считали сектантом и бунтовщиком по причине его длинного сюртука. – Как Барзануф вышел из-за каминного экрана и остановил генерального директора естественных наук. – Бегство Циннобера из дома Моша Тэрпина. – Как Мош Тэрпин хотел сесть на большую птицу и сделаться королем, а потом лег в постель.

Ранним утром, когда дороги и улицы еще были пустынны, Бальтазар проскользнул в Кэрепес и сейчас же отправился к своему другу Фабиану. Когда он постучался в дверь, больной и слабый голос сказал: «Войдите!»

Бледный, расстроенный, с лицом, полным безнадежной скорби, лежал Фабиан на постели.

– Ради самого Бога! – воскликнул Бальтазар. – Говори, друг, что с тобой случилось?

– Ах, друг, – заговорил Фабиан разбитым голосом, с трудом приподнимаясь на постели, – со мной плохо, совсем плохо! Проклятое колдовство, которым, я знаю, опутал меня мстительный Проспэр Альпанус, влечет меня к погибели!

– Что я слышу! – сказал Бальтазар. – Волшебство, колдовство, ты прежде ведь в это не верил.

– Ах, – ответил Фабиан плаксивым голосом, – я теперь во все верю: в колдовство, в ведьм, духов земли и воды, в свекольного короля и в приворотный корень, – во все, что ты хочешь! Кому наступят на горло, как было со мной, тот легко сдается! Ты помнишь адский скандал, который вышел с моим сюртуком, когда мы шли от Проспэра Альпануса! Если бы дело кончилось только этим!.. Ты посмотри, что у меня в комнате, Бальтазар!

Бальтазар осмотрелся и увидел на стенах бесчисленное множество фраков, сюртуков, курток, всевозможнейших покроев и всех цветов.

– Да ты не хочешь ли открыть магазин готового платья? – воскликнул он.

– Не смейся, не смейся, мой друг, – ответил Фабиан, – все это платье я заказал у лучших портных, все в надежде снять, наконец, то проклятие, которое тяготеет па моих сюртуках, но напрасно. Стоит мне побыть несколько минут в прекраснейшем сюртуке, который сидит на мне, как влепленный, как рукава мои заворачиваются на плечи, а полы вытягиваются и болтаются на шесть футов вниз. В отчаянии заказал я себе платье с бесконечно длинными рукавами а Іа Пьерро. «Заворачивайтесь сколько угодно, – подумал я, – выйдет то же на то же. Но в несколько минут случилось тоже самое, что со всеми другими сюртуками! Все усилия, все искусство лучших портных не могли побороть проклятого волшебства! Само собой разумеется, что я был осмеян везде, где я только показывался. Но вскоре мое безвинное упорство, состоявшее в том, чтобы вечно являться в этих дьявольских сюртуках, привело к другим последствиям. Меньшее из зол было то, что женщины сочли меня безмерно тщеславным и безвкусным за то, что я, в противность всем обычаям, показывался с голыми руками, очевидно, считая их очень красивыми. Богословы ославили меня вскоре сектантом и только спорили о том, принадлежу ли я к секте рукавников или половников, но согласились на том, что обе секты очень опасны, так как обе признают полную свободу воли и дерзают думать все, что хотят. Дипломаты сочли меня за гнусного бунтовщика. Они уверяют, что я хочу моими длинными полами возбудить в народе неудовольствие и возмутить его против правительства, сам же принадлежу к тайному обществу, которое избрало своим знаком короткий рукав. Давно уже появляются там и сям следы коротко-рукавников, которые так же опасны, как иезуиты, и даже опаснее, потому что они стараются вводить вредную для всякого государства поэзию и сомневаются в непогрешимости князя. Словом, дело становилось все хуже и хуже, и, наконец, меня вызвал ректор. Я знал заранее, что будет, если я надену сюртук, и потому явился в жилете. Ректор рассердился, подумал, что я хочу над ним посмеяться, и сказал, что через восемь дней я должен явиться перед ним в приличном и обыкновенном сюртуке, в противном же случае он без сожаления меня иключит. Сегодня истекает срок. О, я несчастный, о, проклятый Проспэр Альпанус!