Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Он побежал в дом, но так же, как и раньше, нашел дверь спальни министра плотно запертой. Он осмелился слабо постучать. Ответа не было.

Тем временем, Бог знает, каким образом, в народе поднялся глухой ропот о том, что маленький и смешной уродец, стоявший в окне, действительно маленький Цахес, который принял гордое имя Циннобера и возвысился с помощью разной лжи и обмана. Все громче и громче раздавались голоса: «Долой этого зверенка, долой! Стащите с маленького Цахеса министерскую куртку, засадите его в клетку, показывайте его за деньги на ярмарке! Облепите его золотой пылью и сделайте из него детскую игрушку! Долой, долой!» и народ стучался в дом.

Камердинер в отчаянии ломал руки.

– Бунт! Мятеж! Ваше превосходительство, откройте, спасайтесь! – кричал он, но ответа не было, слышен был только тихий стон.

Наружную дверь сломали, народ с диким хохотом ворвался на лестницу.

– Ладно, – сказал себе камердинер и, разбежавшись, изо всех сил толкнул дверь, так что она, скрипя и визжа, соскочила с петель. Но он не нашел его превосходительства, не нашел Циннобера!

– Ваше превосходительство, разве вы не слышите бунта?! Ваше превосходительство, куда это вы!.. Прости мне, Господи, прегрешение, где вы изволите находиться?!

Так кричал камердинер, в отчаянии бегая по комнате, не слыша ни ответа, ни звука, лишь насмешливый отголосок его слов отскакивал от мраморных стен. Циннобер, по-видимому, бесследно исчез. Перед домом стало спокойнее, камердинер услышал низкий и звучный голос какой-то женщины, которая говорила с народом, и увидел в окно, как люди, тихонько переговариваясь между собой, понемногу расходились, бросая на окна значительные взгляды.

– Бунт, должно быть, утих, – сказал камердинер, – теперь его превосходительство, наверное, вылезут из своей щелки.

Он пошел назад в спальню, полагая, что министр, наконец, отыщется.

Он осматривал комнату взором сыщика и вдруг заметил, что из прекрасного серебряного сосуда с ручками, который всегда стоял рядом с туалетом, так как министр очень ценил его, как дорогой подарок князя, торчали совсем маленькие, тоненькие ножки.

– Боже мой, Боже! – в ужасе закричал камердинер. – Если я не ошибаюсь, эти ножки принадлежат его превосходительству господину министру Цинноберу, моему уважаемому господину!

Он подошел ближе и, заглянув в сосуд, воскликнул в великом страхе:

– Ваше превосходительство, ради Бога, что вы делаете там на дне?!

Но так как Циннобер не двигался, то камердинер увидел, какой опасности подвергался его превосходительство, и понял, что теперь нужно отложить всякую почтительность. Он схватил Циннобера за ноги, вытащил его. Но, ах, его маленький превосходительный господин был мертв! Камердинер громко заголосил, явился егерь и прочие слуги, побежали за княжеским лейб-медиком. Тем временем камердинер обтер своего несчастного господина тонким полотенцем, положил его в постель и покрыл шелковыми подушками так, что видно было только его маленькое, сморщенное личико.

Тогда вошла девица фон-Розеншён. Это она успокоила народ, Бог знает, каким средством. Теперь она подошла к бездыханному Цинноберу, а за ней следовала старая Лиза, телесная мать маленького Цахеса. Мертвый Циннобер был красивее, чем ему случалось быть когда-либо в жизни. Его маленькие глазки были закрыты, носик очень бел, рот немного раздвинут кроткой улыбкой, но больше всего привлекали его темные волосы, лежавшие чудными локонами. Девица Розеншён погладила голову карлика, и в эту минуту блеснула в мягком свете красная прядь.

– О, Проспэр Альпанус, – воскликнула надзирательница, сверкая глазами от радости, – великий мастер, ты сдержал свое слово! Судьба его свершилась, и теперь уж не будет позора!

– Ах, Боже мой, – сказала старая Лиза, – это и точно не мой маленький Цахес, тот никогда не был так хорош. Так я, значит, даром ходила в город, и вы нехорошо посоветовали мне, моя милая барышня.

– Не ропщите, старуха, – сказала надзирательница. – Если бы вы как следует исполнили мой совет и не проникли в дом раньше меня, все было бы лучше. Повторяю вам, что этот маленький человечек, лежащий мертвый в постели, несомненно, ваш сын, маленький Цахес.

– О! – воскликнула женщина, сверкая глазами. – Если этот маленький превосходительный господинчик действительно мой сын, то я получу в наследство все эти чудные вещи, весь дом со всем, что в нем есть?

– Нет, – сказала надзирательница, – это навеки потеряно, вы пропустили удобную минуту унаследовать деньги и вещи. Я уже сказала, что вам не суждено быть богатой.

– Это значит, – сказала женщина со слезами на глазах, – что я не могу даже взять моего маленького бедняжку в передник и унести домой? У нашего пастора так много красивых набитых птиц и зверьков, он мог бы набить моего маленького Цахеса, а я бы поставила его в шкаф, как он есть, в красном сюртуке, с широкой лентой и большой звездой на груди, и было бы мне это на память.

– Это очень странная мысль, которая совсем не идет к делу, – сказала надзирательница почти с досадой.

Тогда женщина начала плакать и жаловаться:

– Что же мне оттого, что мой маленький Цахес достиг разных почестей и богатства? – говорила она. – Если бы он остался со мной, и мне удалось бы только прокормить его в нашей бедности, уж он не упал бы в эту проклятую серебряную штуку, он был бы жив, а я, может быть, получила бы через него благословение и радость. Если бы я носила его в моей корзине, люди чувствовали бы к нам жалость и бросали бы мне хорошие деньги, а теперь…

Тут в передней послышались шаги, надзирательница увела старуху, говоря ей, что она должна ждать внизу у дверей, а она, уезжая, даст ей верное средство, которое покончит сразу со всей ее нуждой и горем.

Розабельвэрде еще раз подошла прямо к постели карлика и сказала мягким дрожащим голосом, выражавшим глубокую жалость:

– Бедный Цахес, пасынок природы, я желала тебе добра! Может быть, глупо было думать, что прекрасный внешний дар, которым я тебя наделила, проникнет в твою душу и пробудит голос, который должен тебе сказать: «Ты не тот, за кого тебя принимают, стремись к тому, чтобы сравняться с тем, на чьих крыльях возносишься ты, хромой и неоперенный». Но в тебе не проснулся никакой внутренний голос. Твой слабый мертвый дух не мог подняться выше, ты погряз в твоей глупости, грубости и кривлянии. Ах, если бы ты остался маленьким неуклюжим бедняком, ты избег бы позорной смерти! Проспэр Альпанус позаботился о том, чтобы после смерти тебя снова сочли за того, чем ты казался при жизни посредством моих чар. Если я увижу тебя когда-нибудь в виде маленького жучка, резвой мышки или проворной белки, я буду этому рада. Спи спокойно, маленький Цахес!