Эрнст Гофман - Рождественские сказки Гофмана. Щелкунчик и другие волшебные истории

Тут Розабельвэрде оставила комнату, и туда вошел в то же время княжеский лейб-медик вместе с камердинером.

– Боже мой, как случилось это, господин камердинер? – воскликнул врач, когда увидел мертвого Циннобера и убедился в том, что все средства вернуть его к жизни будут напрасны.

– Ах, господин доктор, – ответил тот, – возмущение или революция, назовите это, как вам угодно, страшно шумело и возилось около дома и в передней. Его превосходительство в заботе о своей драгоценной жизни наверно хотели спрятаться в туалетный стол, но поскользнулись, и…

– Итак, – сказал доктор торжественно и с волнением, – он умер из страха смерти.

Тут дверь растворилась, и влетел князь Барзануф с бледным лицом, а за ним семь еще более бледных камергеров.

– Это правда, правда?! – воскликнул князь.

Но увидев маленький труп, он попятился назад и сказал, подняв глаза к небу с выражением глубочайшей скорби:

– О, Циннобер!

И семь камергеров воскликнули вслед за князем: «О, Циннобер!» и так же, как князь, вынули из карманов носовые платки и поднесли их к глазам.

– Какая утрата! Какая невознаградимая утрата для государства! – начал князь после некоторой паузы безмолвного горя. – Где найти человека, который мог бы носить орден Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами с таким же достоинством, как мой Циннобер! Лейб-медик, и вы могли допустить умереть такому человеку! Скажите, как это случилось? Как могло это быть? Что было причиной того, что умер наш несравненный?

Лейб-медик очень внимательно осмотрел карлика, пощупал многие пункты бывшего пульса, погладил его вдоль головы, откашлялся и начал:

– Ваше высочество, если бы я ограничился поверхностным рассуждением, то я мог бы сказать, что министр умер от полной остановки дыхания, эта остановка произошла вследствие невозможности дышать, а эта невозможность явилась, в свою очередь, вследствие той среды, того настроения, в которое впал министр. Я мог бы сказать, что таким образом министр умер обыкновенной смертью, но я далек от этой поверхностности, от желания объяснять одними гнусными физическими принципами все то, что получает свое собственное и неопровержимое начало только в области чисто психического. Светлейший князь, пусть слово мое будет свободно! Первый зародыш смерти министра кроется в ордене Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами!

– Как?! – воскликнул князь, сверкнув на лейб-медика гневным взором. – Что вы говорите?! Орден Зеленого Тигра с двадцатью пуговицами, который покойный носил ради блага государства с таким достоинством и приятностью, есть причина его смерти? Докажите мне это или… Что вы на это скажете, камергеры?

– Он должен доказать, должен доказать, или!.. – воскликнули семеро бледных камергеров.

Лейб-медик продолжал так:

– Любезнейший князь, я докажу это, и, значит, тут не может быть никаких «или»! Дело произошло следующим образом: тяжелый орденский знак на ленте, а в особенности пуговицы на спине постепенно повлияли на нервные узлы спинного хребта. В то же время орденская звезда производила давление на тот узловатый предмет, находящийся между трехножной и верхней брыжжечной артерией, который мы называем солнечным пунктом, и который преобладает в сложном лабиринте нервной сети. Этот господствующий орган имеет разнообразную связь с мозговой системой и понятно, что давление на нервные узлы спинного хребта было для него пагубно. Но разве свободное управление нервной системой не есть условие самосознания и личности, как выражение полного объединения целого в одном пылающем центре? Разве жизненный процесс не есть деятельность двух сфер: спинного и головного мозга? Итак, это давление мешало отправлениям психического организма! Сначала явились мрачные мысли о непризнанной жертве ради отечества в форме болезненного ношения этого ордена и т. д., все ужаснее становилось его состояние, дошедшее до полной дисгармонии в системе спинного и головного мозга, которая повела, наконец, к полному прекращению самосознания и к полному отречению от личности. Но ведь это-то состояние и обозначаем мы словом «смерть»! Да, ваша светлость, министр отказался от своей личности и был, значит, уже совершенно мертв, когда он попал в этот роковой сосуд. Итак, его смерть имела не физическую, а неизмеримо глубокую психическую причину.

– Лейб-медик, – с неудовольствием сказал князь, – вот уже полчаса, как вы болтаете. Но будь я проклят, если я понял хоть одно слово! Что вы хотите сказать вашим физическим и психическим?

– Физический принцип, – заговорил снова врач, – есть условия чисто растительной жизни, а психический обусловливает в человеческом организме только то, что касается духа, и существует и действует посредством мыслительной силы.

– Опять я вас не понимаю. Непонятный вы человек! – воскликнул князь с величайшим неудовольствием.

– Я хочу сказать, ваша светлость, – сказал доктор, – что все физическое касается только чисто растительной жизни, а психическое касается мыслительной силы. Так как последняя есть только в человеческом организме, то врач должен всегда начинать с мыслительной силы, с духа, и рассматривать тело только, как вассала духа, который должен подчиняться, если того требует его повелитель.

– Ого, лейб-медик, – воскликнул князь, – это вы лучше не трогайте! Лечите мое тело и оставьте мой дух в покое, я никогда не испытывал от него никаких неудобств. Вообще, лейб-медик, вы все путаете, и если бы я не стоял у тела моего министра и не был взволнован, я знал бы, что делать! Ну, камергеры, прольем несколько слез у гроба покойного и отправимтесь кушать!

Князь приложил к глазам носовой платок и стал всхлипывать, камергеры сделали то же, а затем все вышли из комнаты.

У дверей стояла старая Лиза, у которой висело на руке несколько связок самого лучшего золотистого лука, какой только можно себе представить. Взор князя благосклонно упал на эти овощи. Он остановился, скорбь исчезла с его лица, он улыбнулся милостиво и кротко и сказал:

– Я никогда в жизни не видел еще такого чудного лука, он должен быть прекраснейшего вкуса. Вы, милая, продаете товар?

– О, да, – ответила Лиза с глубоким книксеном, – о, да, ваша светлость, я только тем и живу, что продаю лук, в этом все мое скудное пропитание! Лук, сладкий как мед, угодно вам, ваша светлость?

Тут она протянула князю связку самого крепкого блестящего лука. Он взял ее, улыбнулся, немного пососал и затем воскликнул:

– Камергеры, дайте мне кто-нибудь карманный ножик.

Получив ножик, князь тонко и чисто разрезал одну луковицу и немного попробовал.

– Какой вкус! Какая сила, сладость, огонь! – воскликнул он, и глаза его заблестели восторгом. – И при этом мне кажется, что я вижу перед собой покойного Циннобера, который кивает мне и шепчет: «Покупайте, кушайте лук, ваша светлость, этого требует благо государства!»